Тень Галена

— Я разузнал о тебе немного — ты ученик Галена из Пергама, так?

Я кивнул.

— Вы с Галеном знакомы? — я удивленно поднял на него глаза. Селин отрицательно покачал головой.

— Нет, но римские мои друзья говорят, будто искусность этого грека может затмить лишь его же надменность. В считаные годы он завел десятки врагов, но людей излечил — тысячи. Так ли это? — Селин испытующе посмотрел на меня.

Я уверенно кивнул — глаза мои, должно быть, светились гордостью. Слава моего учителя ширилась и росла.

— Рад слышать, что не все сплетни еще рождаются на пустом месте. И надеюсь, тебе поможет этот опыт — по крайней мере, он немало объясняет те успехи, которые ты успел продемонстрировать в Аквилее. Когда меня не станет — ты займешь это место — Селин похлопал рукой по деревянному креслу.

Он снова хрипло закашлялся, прикрывая рот платком. Кашель звучал тревожно — много раз я слышал подобный у заболевших мором но, впрочем, сырой холод мог вызывать и другие болезни. По одному лишь кашлю сказать наверняка было нельзя.

— Нет возможности уладить все формальности — мне известно, что заменить меня ты не можешь по сословию. Однако, по всем остальным нужным сейчас качествам… В иные времена, не будь Аквилея в осаде — были бы наверняка и другие решения — не обижайся. А сейчас их нет — я уже договорился с командующим и префектами.

Я ошарашенно смотрел на него.

— Но что случится? Почему ты собираешься покинуть службу? О чем мы говорим? — я сбивчиво засыпал Селина глупыми, как я вскоре понял, вопросами.

Глядя на меня и не произнося ни звука, он приподнял свою тунику и показал, что весь живот и бедра его были в сыпи. Усыпанная так плотно, будто вымазанная пеплом, кожа его выглядела хуже, чем у многих, кто прямо сейчас умирал в кубикулах валетудинария.

— Да, странно, сыпь не появилась на лице — видя мое тревожное изумление опередил предсказуемый вопрос Селин — я тоже не знаю почему. Зато что я знаю наверняка, так это о скорой смерти — он грустно пожал плечами. — Сегодня, после обеда, я уже не встаю с этого кресла. Меня обильно пронесло черным, ты ведь знаешь, каковы в таком случае последствия? — он слабо улыбнулся.

В этот миг я понял, что говорю с человеком, чью внутреннюю силу я доселе не мог себе даже вообразить. Как обладающий железной волей командир, Селин до самого конца исполнял свой долг перед империй и даже когда недолго осталось ждать смерти, холодный ум его думал об отчетах и преемнике на своем бесславном, тяжелом посту. Голос был таким спокойным и безразличным, будто Селин говорил об одном из тысяч пациентов в его валетудинарии.

Стоицизм? Философы? — подумал я тогда. Да, конечно, немало ученых мужей превозносят стоицизм, рассуждают и считаются искушенными в философии. Но Селин… Этот человек воплотил принципы стоицизма в собственной судьбе. Увидев в нем не только командира, но и смертельно больного человека, знающего, что осталось совсем немного, а Либитина уже машет рукой — я ощутил, как волна искреннего восхищения этой твердостью всколыхнула мою душу.

Следующие часы я очень много слушал и совсем немного говорил — Селин инструктировал меня обо всем, что нужно было знать, дабы медицинская служба вымирающего города не рассыпалась, хотя бы, сразу.

— Можно задать тебе последний вопрос? — глубокой ночью я смотрел на Селина с некоторым смущением.

Умирающий врач кивнул. Он слабел на глазах. Я удивлялся, как он вообще держится в кресле. Все чаще Селин заходился кашлем. На ткани, которой он прикрывал рот я заметил множество пятен крови.

— Почему именно я?

На несколько мгновений повисла тишина, словно Селин подыскивал нужные слова. Его глаза изучали меня, а блуждающая улыбка на осунувшемся лице с заострившимися чертами будто говорила, что он видит меня насквозь.

Тебе. Это. Нужно — коротко, делая акцент на каждом слове заключил он, жестом указав, что мне пора удалиться.

Едва я вышел за двери, внутрь проскользнул его письмоводитель. Послышался тяжелый, хрипящий кашель, который не стихал, наверное, целую минуту — Селин задыхался.

***

Надо ли говорить, что мое невольное и внезапное возвышение приняли далеко не все. Прошло еще три дня, прежде чем в тишине своего таблинума, нарушаемой лишь кашлем, Селин незаметно и, без малейших жалоб, умер. Железный дух его покинул истощенное мором тело, отправившись в вечность.