Тень Галена

Нам не удалось спасти ребенка — моего сына. Когда после всех чудовищных испытаний, под скальпелем в моей руке он появился наконец на свет — мальчик был уже мертв. Синее тело, еще теплое, но стремительно остывающее, вместе с матерью, в дыме костра отправилось к звездам, а я попытался навсегда забыть тот проклятый день, что отнял у меня все то немногое, что я имел. Глубокий старик пишет сейчас эти строки, так что, не сложно будет догадаться — мне это не удалось. Я не смог.

***

После укрепления в Аквинке, преодолевая по тридцать миль в день, за две недели медики легионов, среди солдат несокрушимой армии дошагали до Аквилеи. Мы вернулись в края, с которых полгода назад начался этот путь. Позади остались освобожденные, вновь укрепленные крепости Паннонии, но жертвы, с которыми столкнулся искалеченный северянами край пока невозможно было даже подсчитать. Десятками тысяч люди забивались захватчиками, словно скот, а еще больше несчастных увели в плен, где их ждала участь быть проданными в рабство или служить ненавистным варварам до самой своей скорой, для большинства из них, смерти.

Начиналась новая зима — на улице было холодно и я зябко кутался в плащ. Вопреки победам и радости, Аквилея встретила нас совсем не ласково. Едва десятки тысяч победоносных бойцов, вместе с императорами и командованием расположились в городе, ближе к новому году, мор захлестнул Аквилею с новой силой. Негде было спрятаться от этой снова и снова терзающей римлян напасти — ей не было конца. К тому же, прибывший на место Селина главный врач, возглавивший медицинскую службу, в моих глазах был закоснелым идиотом, чьи врачебные познания давно канули в Лету, если вообще когда-то существовали.

Он был средних лет мужчиной — опытным канцелярским дельцом, что слащавыми улыбками и похвалами умеет понравиться тщеславным вышестоящим. Чванливый гордец из богатой семьи, он не спешил навести ни свои, ни какие бы то ни было вообще порядки, предпочитая осторожно выжидать. За самолюбивой и уверенной защитой собственного, мнимого превосходства скрывался весьма робкий чиновник, сковывающий любую инициативу по одному лишь принципу «лишь бы чего не вышло». Медицинская служба была для него лишь мостиком — думаю, сам себя он мечтал увидеть подальше от войны и раненых, каким-нибудь пропретором[126] спокойной провинции, жиреющим на безобидном проворачивании давно укоренившихся схем обогащения, без героизма, грязи, болезней и жертв.

Но пропретором в жирной провинции он сейчас не был, а нарастающая эпидемия требовала решительных перемен в подходах борьбы с ней. Попытки же доказать это в ходе последней беседы в его кабинете, где я и сам успел недолго посидеть, едва не стоила мне места при втором Италийском. Глава медицинской службы Аквилеи угрожал усугубить и без того скверную ситуацию, но пойти на эксперимент, в случае неудачи рискуя лишь парой испорченных отчетов, зато понижая смертность среди жителей в случае успеха, было за пределами допустимых, с его точки зрения, возможностей.

Взбешенный, сжимая кулаки, я вылетел из его кабинета и, промчавшись по коридорам валетудинария, выскочил на морозный воздух. Прячась за легкой дымкой, солнце блекло светило в необычайно высоком небе. Ветра не было. Морозный день инеем посыпал траву, за лето пышно выросшую вокруг кирпичных стен валетудинария. Я оперся плечом на торец здания и, глядя вдаль, жадно вдыхал ледяной, чистый воздух, словно холод в легких мог остудить жар полыхающего в груди гнева. Мгновением позже я почувствовал, что кто-то смотрит мне в спину.

— Слыхал, будто ты успел стать местной знаменитостью, героически себя показал, ну и вот это вот все — за спиной я услышал вкрадчивый голос, который показался мне знакомым. Несколько насмешливый, он словно доносился из далекого прошлого, цепляя за собой громадный, похороненный трагическими событиями пласт куда более светлых воспоминаний. Голос шел из тех периодов моей жизни, когда она еще била ключом, суля многообещающее, радостное будущее.

Я обернулся. Взгляд поймал знакомое, благородное лицо в обрамлении темных, непослушных кудрей, среди которых уже появились первые серебряные нити. Белая тога, надетая поверх плотных шерстяных туник, а может и пара прошедших лет делали его образ крепче, чем хранила моя память.

— Ну, здравствуй, дорогой мой Квинт! — передо мной, радушно улыбаясь, стоял Гален.

ГЛАВА IX Неаполитанская мелодия

Когда в силу обстоятельств нарушается равновесие духа, восстанови самообладание как можно быстрее и не оставайся в подавленном настроении слишком долго, иначе тебе будет уже нельзя ничем помочь.

Привычка восстанавливать гармонию усовершенствует тебя.

Марк Аврелий Антонин, II в. н. э