— Но как же ты добрался? — удивленно спрашивал я Галена, когда мы крепко, как и подобает старым добрым друзьям, обнялись.
— Пешком, разумеется, сейчас ведь зима! Старший Антонин написал мне письмо, будто положение весьма тяжкое, общий сбор намечается в Аквилее и, более того, я нужен империи, как никто другой — представляешь? Надо было спешить — я немедленно отправился, большую часть пути преодолев на собственных ногах. Временами целый стадий мог пройти во сне, просыпаясь лишь если запнусь о камень или от порывов ледяного ветра — Гален поежился. А еще, по пути я дополнил гиппократовский труд «О воздухах, водах и местностях» — прекрасные мне попались образцы природной 367 фантазии. Непременно, Квинт, дам тебе ознакомиться с этими записями, если хочешь, конечно.
Гален, как всегда словоохотливый, улыбаясь тараторил, радуясь встрече со мной — своим старым знакомым — единственным, посреди совершенно чужих и, что важнее, чуждых ему мест и людей, преимущественно военных.
— Значит наш император-философ все-таки нашел к тебе ключик? — улыбнулся я.
— Вовсе нет! — строго парировал Гален. — Я не думаю задержаться — военные кампании не для меня. Человеку познания, пожалуй, не пристало скакать по диким землям, среди грязи, бескультурья и целого списка прочих неудобств, делающих всякую работу ума решительно невозможной!
— Ну а для кого же, по-твоему, это самый верный путь? — насмешливо и несколько более дерзко, чем имел в виду, поинтересовался я.
К счастью, Гален пропустил язвительный комментарий мимо ушей и засыпал меня вопросами о положении дел, восторгаясь удачей, что может, наконец, услышать о них из уст врача, а не легионеров и центурионов, тут и там попадавшихся ему на неблизком пути из Пергама.
Как мог подробно, но по-военному четко, я поделился с ним всеми наблюдениями и размышлениями о причинах мора, какие успел собрать в Риме и Аквилее на собственном горестном опыте.
— Я знаю, почему ты не отвечал на мои письма — не уходи в эти воспоминания, Квинт — учитель взял меня под локоть, и по морозной улице мы зашагали в сторону ближайшей таверны. В паре стадиев от валетудинария можно было хорошо поесть за несколько сестерциев, и сейчас, когда осаду давно сняли, а продовольствие завезли, можно было наесться горячей свининой, запивая неплохим для провинции вином.
Я удивленно взглянул на Галена, размышляя, откуда ему могло быть известно о постигших меня несчастьях.
— Эвдем писал мне о трагедии Рима — опережая мой вопрос вздохнул Гален. Голос его звучал тихо, брови опущены в печальной задумчивости. — Знаю о твоей сестре, о жене и ребенке, о Тевтре… Нет смысла говорить, как я сочувствую тебе и как разделяю эту скорбь…
Я ничего не ответил. Мы зашли в теплую таверну — нагретый жаровнями воздух щекотал горло примесью дыма, поднимающегося от потрескивающих в язычках пламени дров. Замерзшие конечности приятно покалывало тепло — я чувствовал, как мои руки и ноги стремительно согреваются, словно где-то внутри открыли шлюзы и потоки горячей крови хлынули вырывать их из цепких объятий холода.
— Я читал Лукреция — да, мне тоже кажется, будто чума эта имеет какую-то вполне материальную, просто крохотную и невидимую глазом первопричину — вслух размышлял Гален, пока мы ждали еду. Он упорно называл мор чумой, сравнивая его с произошедшей много веков назад эпидемией в Афинах, которую в своих работах описал еще Фукидид[127]
.— Как жаль что он был всего лишь историком, а не врачом. Сколько было бы пользы! — искренне сетовал Гален, прочитавший все, что можно было достать из трудов этого талантливого, но жившего шесть веков назад грека, глубоко увлеченного хронологией великих и не очень событий из мира наших древних предков.
— Наблюдая в те годы, Фукидид предполагал, что чума началась в Египте, а уже позже в Афины её занесли моряки-торговцы. Кажется, через порт Пирей. Очень похоже на гипотезы, что в Рим чума пришла из Парфии с войсками, не правда ли? И, пусть байки про разворованный склеп и проклятия — полная чушь — толику мудрости можно все-таки почерпнуть и в трудах историка.
Гален отхлебнул вина, которое нам принесли и, впервые, наверное, я увидел, как он пьет его неразбавленным. Я согласно кивал его размышлениям, хотя ознакомиться с Фукидидом лично мне еще не доводилось.
— Значительное перенаселение, скученность и, что вполне естественно в таких обстоятельствах, жуткие с позиций гигиены условия — все это безмерно способствует возникновению эпидемии — так писал и Фукидид. С ним сложно не согласиться, да?
Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное