Читаем Тень Галена полностью

— Теперь все в руках Асклепия — невозмутимо бросил мне Гален, когда мы спускались по лестнице, ведущей к выходу из тронного зала.

Уже совсем стемнело.

***

На следующий день я застал Галена дома лишь к обеду. Утром его снова вызывали во дворец. Это был триумф!

— «Вот оно! Именно то, что ты сказал! Из всех этих ты один помог мне, первый среди врачей!» — так твердил мне Антонин — Гален восторженно поведал мне о новой дворцовой встрече. Похвала и признание из уст самого императора, словно на крыльях, быстро вознесли его на олимп славы, и Гален, вполне заслуженно, грелся в ее лучах.

Много лет зная учителя я видел, однако, что несмотря на радость и восторг, его что-то беспокоит. Едва улеглась буря восторгов от новой, самой ценной победы, я прямо спросил Галена, что его тревожит. Догадавшись, что не смог скрыть мыслей, он на миг смутился, а после еще долго отнекивался, пытаясь увильнуть, но я крепко насел на него с расспросами.

— Эвдем считает, что мне стоит поберечься — наконец сдался и поделился Гален. — Оказывается, Марциан знаком с одним из архиатров, так что мой очередной успех, да еще на фоне бездействия Рустика в отношении его проклятого иска…

— В общем, Эвдем уверен, что мне начнут угрожать. Он рассказал, как за несколько лет до моего приезда в Рим, одного молодого врача, как и я нашумевшего точностью прогнозов и лечения, насмерть отравили вместе с двумя его слугами.

Представляешь? Так что возможно, судьба быть изгнанным, как когда-то Квинт, это еще вполне благоприятный расклад.

Слушая его вкрадчивый голос, я испуганно осмотрелся, словно ожидая увидеть спрятавшихся за мебелью заговорщиков. Видя, как напугали меня его слова, Гален начал тараторить. Словно прорвало плотину давно сдерживаемых эмоций.

— Рим, магистраты, ненавижу! Богачи шляются по улицам, уверенные в своей непогрешимой правоте и безнаказанности. Но заботятся ублюдки лишь об удовлетворении собственной алчной похоти и потуг щегольнуть роскошью. Матроны подставляют зады для сношений целой армии своих любовников, не стесняясь ни домочадцев, ни чужих людей. А эти мерзкие, надменные старикашки, отравляющие жизнь своими завистливыми заговорами?! Что им надо от меня?! Как же я устал!

Я молча слушал и понимающе кивал. Галену необходимо было выговориться.

— Слышал, Квинт, что в Пергаме все наладилось? Война с парфянами вот-вот кончится, никаких беспорядков! В моем городе, да и вообще в Азии все спокойно. Разве что Аристид пишет, будто бы в Смирне новая напасть. Неведомая болезнь там уносит людей в считаные дни. Он описал кое-какие проявления, вот, можешь посмотреть, но мне такая неведома…

Я для приличия взял свиток письма, который Гален мне протягивал.

— Малака! Да что же это такое!? Настанет ли когда-нибудь спокойствие и справедливость? Когда они отвяжутся от меня?! Эти… — Гален тяжело дышал.

Он с размаху сел в кресло и закрыл лицо руками. Измученный за последние дни, в свой монолог врач вложил немало сил — рабы в соседних комнатах испуганно замерли, присушиваясь, о чем кричит хозяин. Всегда сдержанный, спокойный и уверенный, отражающий любые нападки ледяной логикой и огненным юмором — сейчас он не походил на самого себя.

Только в тот день я понял, какого невероятного внутреннего напряжения стоили Галену все последние годы, что возвели его от полной безвестности к этому, дорого доставшемуся триумфу. Подумать только, сам император признал превосходство Галена над тремя опытными архиатрами! А ведь совсем недавно врач пришел в Рим пешком, и пусть он никогда не знал нужды в деньгах — возможно ли на них купить искреннее уважение и репутацию честного гения?

— Прости меня, Квинт. Я не сдержался — Гален встал и дружески похлопал меня по плечу. — Давай лучше пообедаем. Расскажи мне, нашлась ли уже невеста тебе под стать? Мы вот, кажется, с Аррией расстались… Я впрочем не уверен — с ней вообще ни в чем не удается быть уверенным… Полидор! Евсей! Тащите свинину. И вина! Несите побольше вина! Ты как, Квинт? Не спешишь ли сегодня куда-нибудь..?

***

Через несколько дней после того обеда, что перетек в ужин, после превратившись в ужин весьма поздний — я был дома. Вполглаза я помогал Гельвии с выбором платья — сегодня ей предстояло одеть его на ужин в семье новых партнеров, с которыми познакомился старший брат. Назревала весьма выгодная сделка!

Кажется, намечалась и весьма выгодная партия, а моя сестра краснела и кокетливо вертелась перед зеркалом, в мыслях о юноше, которому ей, возможно, предстояло стать женой. Не самое частое событие, но ведь порой браки, заключенные по расчету, могли стать и браками по любви. Кажется, Гельвии вовсе не был безразличен тот парень…Я был тогда искренне за нее счастлив!

Мог ли я знать, что дюжина прошедших лет составляли, бесспорно, самую светлую полосу моей жизни. По плотности событий, надежд и потрясений следующая могла бы составить ей достойную конкуренцию, но говоря о радости, об уверенности, что следующий день несет в нашу жизнь новый свет и новую радость…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное