Читаем Тень Галена полностью

Похоронив отца, лишившись своего учителя — в проклятый год я столкнулся и с другими трудностями. С той самой волшебной ночи в Сполето, наши тайные встречи с Латерией в Риме стали постоянными. Подгадывая моменты для сладостных встреч, в безрассудстве влюбленного я игнорировал самые очевидные опасности. Моя тайная возлюбленная забеременела.

Скрывать нарастающие округлости под изящными одеждами становилось все сложнее и наш роман быстро оказался достоянием общественности. Конечно же, весь гнев семьи Латериев обратился на меня.

Раздавленный чередой ударов, выбитый из колеи, мог ли я знать, что все самые главные испытания лишь ждут меня впереди..?


ЧАСТЬ III

Архиатр[112]

ГЛАВА VII

Парфянский конь

Кто побывал в несчастье, тем по опыту,Друзья, известно, что когда накатятсяНесчастья валом, всё уже пугает нас,А  если жизнь спокойна, то надеемся,Что так, с попутным ветром, будем вечно жить.И вот сегодня все в меня вселяет страх.Глазам везде враждебность божья видится,В ушах не песнь победы — громкий плач звенит.Так потрясен ударом оробевший духНо какой способен смертныйРазгадать коварство бога?Кто из нас легко и простоУбежит из западни?Эсхил, V век до н. э

***

Вся семья Латериев смотрела на нас с плохо скрываемым презрением. За натянутыми улыбками легко было увидеть, что наши с Латерией чувства друг к другу не имеют для них никакого значения, а вся сложившаяся ситуация воспринимается исключительно нелепой неудачей.

Отец моей невесты — Публий Латерий — рослый мужчина в теле, насупив брови, пожал мне руку. Холодная, мокрая от пота ладонь сдавила мою с такой силой, что побелели костяшки. К счастью, каждодневная работа с инструментами и множество проведенных операций закалили мои руки, так что за кажущейся стройностью, в действительности я был довольно крепок. Достойное ответное рукопожатие заставило слегка дрогнуть уже лицо моего визави.

Отец Латерии был состоятельным торговцем оливковым маслом, из сословия эквитов — всадников. Находясь ниже сенаторов, всадники, тем не менее, часто занимали в империи ответственные посты и могли гордиться своим статусом, передавая его по наследству.

Впрочем, Публия Латерия не интересовали государственные посты. Его земли в Испании, в далекой солнечной Бетике, приносили щедрые урожаи, приходившие в Рим в огромных, шаровидных амфорах. Из таких использованных амфор, которые уже нельзя было вновь наполнить маслом, чтобы оно не оказалось прогорклым, под Римом, вблизи восточного берега Тибра выросла целая гора. Больше столетия там сбрасывались наверное, миллионы амфор, огромными партиями приезжавшие в Вечный город. В этой, громадного размаха торговле, что уступала разве что вину, отец Латерии был довольно небольшим представителем. Но даже и так дары оливы давали ему немалые средства.

Я, впрочем, совсем не покушался на благосостояние Латериев, но кто же верит словам — с римской юридической педантичностью мы заключили брачный контракт. Несмотря на помощь Гнея, моего подкованного в юриспруденции брата, мне все равно ничего не доставалось в случае развода. Впрочем, как не мог я претендовать и на приданое — оно оставалось целиком во власти и собственности моей более благородной невесты.

Зато, что казалось мне куда более важным, все свадебные расходы любезно взял на себя Публий — после похорон отца наш бюджет совсем прохудился. Ударить же в грязь лицом, сыграв неподобающую свадьбу, после покупки дома на Эсквилине казалось и непоследовательным, и недостойным римлянина. Но денег не было…

Дела с торговлей тканями у Луция, бесспорно шли в гору. Однако, то ли гора эта была слишком крута, то ли поход удручающе медленным — средств все время не хватало, а мелкие поступления от моей медицинской практики и юридических изысканий Гнея не делали погоды, быстро растворяясь в бездонных сметах на ремонт и обстановку нового жилища.

Уладив все скучные денежные обстоятельства и преодолев последствия скандала, я смог, наконец, выключить голову и отдать сердце бурному потоку романтики. Жизнь сводила меня с любимой девушкой, и вот уже, совсем скоро, нам больше не придется прятаться в тени, улучая момент за моментом, чтобы заключить друг друга в объятия и отдаться порывам страсти.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное