Читаем Тень Галена полностью

Едва магические слова обета верности и единения были произнесены, для меня пришло время развязать на жене пояс, завязанный особым, геркулесовым узлом. Яркие одежды ее затрепетали, а гости, улюлюкая и весело смеясь, в шутку желая нам всяких приятных непристойностей, стали расходиться. Я обнял и поцеловал Латерию, слыша ее ускорившееся дыхание. Наслаждаясь сладостью ее уст, я ощущал нарастающее возбуждение, томящееся в наших юных, ждущих близости телах. Совсем скоро мы остались наедине.

Пусть первая брачная ночь и не была для нас откровением первой близости, но и я, и Латерия, кажется, все равно ощутили ту трепетную магию, что за слиянием двух тел скрепляет и две души, образуя семью. После бурных ласк, когда мы отдыхали, счастливо откинувшись на мягких, набитых гусиным пухом подушках, я положил руку на обнаженное тело Латерии. Где-то там, под моей ладонью, лежащей на мерно вздымающемся с каждым вдохом животе моей любимой, был и третий. Уже летом, меньше, чем полгода спустя, с радостным предвкушением еще неизведанного счастья мы ждали рождения первенца.

***

В следующие дни, радостно наблюдая, как гуляют по дому в красивых одеждах Гельвия и Латерия, впервые со смерти отца я почувствовал на душе покой и радость. Моя добрая, очаровательная сестра быстро взяла Латерию под свое покровительство, и, хотя между делящими крышу молодыми женщинам часто возникает напряжение, не полюбить мою весело и беззаботно щебечущую сестренку было невозможно. Совсем скоро они вместе с Латерией обсуждали, что именно следует посадить в саду. Кажется, находя во всем согласие и понимание. Было отрадно наблюдать за этой зарождающейся дружбой.

Вместе с Луцием и рабами мы притащили с Форума много расфасованной в широкие горшки почвы, так что совсем скоро атриум и дворик могли весьма заметно озелениться. В те дни, впервые после свадьбы и вынужденной паузы в своей врачебной практике, от одного старого пациента я получил настойчивое приглашение взглянуть на беспокоящие его суставы. Собираясь освежить в памяти один подходящий к случаю рецепт я зашел в таблинум — свой кабинет. Множество подаренных мне Галеном свитков, аккуратно лежащих в кожаных и деревянных футлярах, хранились тут, вместе со стопками пергаментных кодексов.

В атмосфере некоторой, с раннего детства свойственной мне небрежности, среди множества книг, причудливых форм пузырьков и терракотовых амфор, хорошо ориентироваться был способен лишь я сам, привычный к столь родному и уютному хаосу. Впускать к себе норовящих прибраться здесь Латерию и Гельвию я настрого отказался и, во избежание таких происшествий, даже закрывал таблинум на ключ. В случае победы над моим беспорядком их благородный порыв мог бы на добрую неделю парализовать всю мою медицинскую работу — допустить этого было никак нельзя.

На заваленном столе мне бросился в глаза свернувшийся папирус — я вспомнил письмо Галена. Следом мелькнул и ворох других, беспокойных воспоминаний. Вздохнув, я осторожно взял лист в руки и мои глаза упали на строчки, что совсем недавно мне уже доводилось читать. Бегло я прошелся по отрывкам, освежая в памяти:

Избежать лезвия убийцы мне помог — ты не поверишь — Киар! Он очень сильно изменился, но клянусь, я сразу узнал его по глазам! … он славный малый — встреться с ним…От таверны «Виноградная лоза», что в Субуре, поворачивай направо, пройди до конца улицы и в торцевой инсуле, за входом на второй этаж, обнаружишь потайную лестницу в подвалы… Я забыл там одну вещицу, памятный подарок от нашего императора… Если вдруг найдется — ты поймешь, о чем я говорю…

Киар! Конечно, ведь я собирался зайти к нему. Подумать только — парень все-таки выжил и где-то даже сумел устроиться в Риме. С момента, как мы виделись в последний раз, прошло уже, кажется, лет семь. Как же он, должно быть, изменился! Ведь сейчас ему лет двадцать шесть, или около того — он старше, чем был я, когда с Галеном, Киаром и двумя рабами мы прибыли в Пергам.

После срочного визита к пациенту я твердо решил, что пройду по описанному мне Галеном маршруту и навещу нашего старого знакомого.

«Виноградная лоза» оказалась заурядной и дешевой таверной, где после скачек обожали напиваться как победители, так и проигравшие деньги на ставках игроки. Нередко случались драки и, особенно ночью, благоразумному горожанину следовало бы держаться от этого заведения подальше.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное