Читаем Тень Галена полностью

Боюсь, мы никогда не знаем, что проживаем именно такую полосу, пока наплывшее облако испытаний не погрузит наши жизни в лишенную яркости и красок тень.

Едва Гельвия в сопровождении моего старшего брата и пары рабов, которые уже успели обжиться в нашем новом доме, вышли за порог и исчезли на узких улочках, я услышал, что в атриуме вскрикнул мой отец. Как мы ни уговаривали его поберечь себя — старик плотно брался за любую работу. Словно ощутив себя на двадцать лет моложе, он старался поспеть везде и скорее превратить наше жилище в достойный благородного семейства дом. Даже отгонял рабов, что добровольно бросались подменить его, изумленные прытью разошедшегося старика. В тот день, кажется, он вычищал фонтан от забившихся еще при прошлых владельцах листьев. Тогда я не знал, что уже ничем не смогу помочь, но увидев как он лежит на мраморно полу, меня охватила паника.

Молнией я бросился к отцу, присев возле него. Глаза его ничего не выражали и левый почему-то косил. Он бормотал что-то бессвязное — невозможно было различить ни одного слова. Одна половина безвольно повисла, делая выражение его лица неестественным и жутким. Мой несчастный отец дергал ногами, стонал и булькал, а я не понимал, что могу сделать, чтобы помочь ему и спасти. В панике я со всех ног бросился из дома, чтобы разыскать Галена. Кого еще я мог бы тогда просить о помощи?

Едва не переломав себе ноги, слетая с Эсквилина в направлении Сандалиария, я ощутил запах дыма. Усиливаясь по мере моего приближения, дым становился все более густым и различимым. Черным облаком он висел над инсулами. Со всех сторон сбегались люди, посмотреть, что именно горит. Запыхавшись, я добежал до дома Галена, но о боги — источник дыма был именно здесь! Ярким факелом пылала аптека. Каменные стены дома пока сдерживали огонь, но был риск, что пламя перекинется через крышу или когда догорит внутренняя дверь, разграничивающая два строения.

Со стороны проулка уже бежали люди, несущие множество амфор, наполненных водой из городского фонтана. Слышался их топот и крики на множестве языков. Огонь нещадно пожирал свежее дерево. Его хищный треск разрывал привычные звуки города. Языки пламени изгибались и проникали во все щели.

Рухнула одна из стен. Галена нигде не было видно. Из дома никто не выходил, хотя входные двери были распахнуты настежь. Продвигаясь сквозь толпу, чтобы осмотреть происходящее с другого края, я натолкнулся на Полидора.

— Где твой хозяин? Что случилось? Где Гален? — я пытался перекричать шум пожарища и гула толпы зевак. Повсюду сновали пожарные.

— Он уехал на виллу в Кампанию — крикнул мне в ответ Полидор. — Хозяин поручил продать дом через одного сомнительного парня из Субуры, готового уплатить золотом. У него глазища еще такие странные. А господин-то сам выехал еще на рассвете, вчера — сейчас, наверное, уже далеко. Ежели дом не сгорит — я продам и тоже в Пергам вернусь — Полидор невозмутимо хлопал глазами.

— Какую виллу? Какая Кампания? Какой Пергам? — я ошарашенно смотрел на него, ничего не понимая. Дым жег глаза, я закашлялся. В горле стоял горький комок.

— Ну как, господин. Это где Неаполитанский залив. Слыхали? Гален купил там виллу, много месяцев назад. Он ничего не говорил?

Я не ответил и, наверное, смотрелся безумцем. Полидор с волнением глядел на меня.

Отец! Отец умирает — пульсировала в моей голове отчаянная мысль. Некогда было размышлять о виллах и пожарах. Со всех ног я бросился обратно, к дому.

— Господин! Постой! Он велел передать тебе!

На миг я обернулся. Полидор кинул мне свиток и одним лишь рефлексом я поймал его, не глядя сунув за пазуху туники. Потерянно озираясь, не понимая происходящего вокруг, я ринулся в сторону Эсквилина. Надо было спасать отца!

Через неделю я, Луций, Гней и Гельвия Транквиллы, вместе с немногочисленными новыми знакомыми, стояли там, где заканчивается путь всякого добропорядочного римлянина. По старой традиции, похоронная процессия началась еще у дома, мы прошли через город и завершили свое шествие в месте, где огонь забрал душу отца, с вихрем пепла вознеся ее к предкам.

Ни танцоров, ни плакальщиц мы звать не стали — не все ритуалы показались нам уместными в этот день скорби и смирения. Помню, шел дождь и все казалось мне очень мрачным, мокрым и чужим. Выбитый из колеи горем и всем, что так подло и неожиданно навалилось, в душе я благодарил брата Луция. Самый старший из нас, он лучше всех сохранял невозмутимость и смог взять все организационные заботы на себя. Наш мудрый отец правильно поступил, доверив семейное дело именно ему!

Гней, как и я, потерянно смотрел на огонь, навсегда забиравший человека, что вырастил нас и дал крылья, какие смог, чтобы все мы поднялись. Прижимаясь к моему боку, тихо всхлипывала Гельвия. Мокрые волосы прилипали к ее лбу.

Я не люблю вспоминать тот день. Предпочитаю, чтобы в образах, что всплывают при мыслях об отце, перед моим внутренним взором он представал бы сильным, здоровым и веселым. Таким, каким я видел его чаще всего. И именно таким я навсегда его запомнил.

***

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное