Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проспект и анонс открытия

Согласно обыкновению всех софистов, новые пришельцы старались вносить в существо дела возможно больше путаницы, чтобы давать пищу ученому спору и существовать за счет читателя. Можно смело сказать, что экономисты не только ничего не открыли, но и сами еще не знают того, о чем говорят; недаром в вопросах наиболее существенных, например, в вопросе о пределах, которые надо установить для народонаселения, они сознаются, что их наука не выработала твердых принципов. Она не пришла к определенным выводам, следовательно, неизвестно, на что она нужна; но авторам до этого нет дела: печатный станок работает, книги распродаются, значит, цель философии достигнута.

Пусть экономисты скажут: стремятся они сократить или умножить политические невзгоды – рост налогов, захват всего поля общественной жизни ябедниками, увеличение армий, рост банкротств и увеличения налогов и т. д.? Без сомнения, эти бедствия никогда не возрастали так быстро, как со времени нарождения экономических теорий; не лучше ли, чтобы меньше прогрессировала наука, а вместе с нею и зло?

Какие побуждения заставили философов, этих пламенных апостолов истины, стать в XVIII веке под знамена лжи, т. е. торговли? Что такое торговля? Это ложь со всеми ее атрибутами – банкротством, ажиотажем, ростовщичеством и всякого рода надувательством. Современная философия закрывает глаза на весь этот позор. Будем доискиваться причин такого бесстыдства, применив к поведению ученых тот самый аналитический метод, который они суют всюду.

Твердо решив восхвалять торговлю, они стали все расценивать на вес золота, обращать внимание лишь на размеры и на темп сколачивания торгового капитала, восхвалять независимость этой профессии, якобы, самой свободной и наиболее благоприятствующей честолюбию. Они прославляли в качестве гениальных спекуляций гнусные манеры, доступные последнему олуху, если его обучать этой науке в течение месяца (на самом деле в торговле ничему не обучают); они восхваляли пышность биржевиков и спекулянтов, соперничающих с великими мира. Весь этот блеск ослепил ученых, вынужденных проводить бессонные ночи и пускаться в интриги, чтобы заработать жалкие гроши, пока не удастся заручиться чьим-либо унизительным покровительством. Ошеломленные и сбитые с толку видом торговых плутархов, они стали колебаться между критикой и лестью. В конечном счете, золото перевесило на чаше весов – они окончательно превратились в смиренных прислужников купца и стали превозносить до небес меркантильную науку, столь осмеянную ими раньше.

И как не восхищаться этими биржевыми игроками, людьми, которые «только и знают что 5 + 4 = 9–2 = 7» (Буало).

С помощью этой науки люди, пришедшие в город в лаптях, становятся владельцами каменных палат. Они ведут широкий образ жизни в столицах, а ученые погибают от нищеты; и вот, попав в салон биржевого игрока, философ усаживается за стол между куртизаном и придворным. Как же не восхвалять этих модных святых?

Ведь в Цивилизации на правде далеко не уедешь; и в глубине сердца ненавидя торговлю, философы склоняются ниц перед золотым тельцом, не осмеливаясь писать ни единой страницы без громкого восхваления необъятной торговли и торговли необъятной.

Нападки на торговлю сулили им выигрыш: они могли бы восстановить свой престиж и управиться от поражений, обличив разбой той торговли, которую они втайне презирают, как и торговля презирает их.

Анализ этих разбоев покажет, что купечество (не надо смешивать его с мануфактуристами) играет в общественном строе роль банды союзных пиратов, стаи хищников, уничтожающих земледелие и мануфактуру и всесторонне порабощающих общественный организм.

Я не собираюсь критиковать отдельных лиц; они сами не ведают пагубности своей профессии, а хотя бы и ведали, разве можно порицать грабителя при Цивилизации, где все общество – жертва обмана и надувательства; эта истина слишком хорошо известна, и последующие главы дадут лишь новое подтверждение.

II Грабеж общества с помощью банкротства

Когда преступление повторяется слишком часто, к нему привыкают и смотрят на него хладнокровно. В Италии и в Испании наемный убийца невозмутимо вонзает кинжал в указанную ему жертву и остается безнаказанным, удаляясь в церковь. В Германии же и во Франции, где народы по своему характеру враждебны вероломству, такой убийца вызвал бы ужас, и народ мог бы разорвать его на куски, прежде чем дело дошло бы до правосудия.

Как часто одно и то же преступление невозбранно царит в одном народе, являясь предметом ужаса для народа соседнего. В Италии отцы уродуют и злодейски калечат детей, чтобы усовершенствовать их голос; служители Бога поощряют эти злодейства, принимая на службу в церковь несчастные жертвы отцовской жадности[135]. И те же ужасы возбуждают негодование в любой другой цивилизованной нации.