Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проспект и анонс открытия

С другой стороны, у французов, немцев, русских и англичан вы найдете другие возмутительные обычаи, возбуждающие негодование итальянцев или испанцев. За примерами недалеко ходить: у англичан существует обычай вести жену на рынок с веревкой на шее[136], чтобы ее там продать. Существуют у них и другие грубые обычаи, так что этот народ более похож на дикого, чем на цивилизованного: взять хотя бы их обыкновение порочить и ругать иностранцев, которые зачастую в большем почете у дикарей, чем у населения Лондона и английских провинций. Если обычаи и взгляды столь разнятся от народа к народу в пределах цивилизации, сколь должны они быть различны в разные социальные периоды; пороки, терпимые при Цивилизации, показались бы отвратительными более совершенным социальным ступеням. При гарантизме, в шестом периоде, еще далеком от совершенства, трудно было бы уже поверить, что государства, которые хвастаются своим благоустройством и имеют теории собственности и справедливости, способны хоть одно мгновение мириться с такою мерзостью, как банкротство.

Банкротство – это самое утонченное и бесстыдное мошенничество из всех когда-либо существовавших; оно обеспечивает каждому негоцианту возможность нагреть публику на сумму, пропорциональную его состоянию или кредиту. Богач может себе сказать: в 1808 г. я стану коммерсантом; ровно через два года я украду столько же чужих миллионов, сколько имею сейчас своих.

Оставим в стороне новый французский кодекс с его попыткой судебного преследования банкротств. Не все расценивают это одинаково: кое-кто уже поговаривает о возможности обойти новый закон. Повременим с нашим суждением, пока не убедимся на опыте (если бы невзначай Цивилизация затянулась на некоторое время, достаточное для подобного эксперимента); пока будем оперировать в своих рассуждениях лишь тем, что нам известно – неурядицами, вызванными системой философии с ее принципом. «Предоставьте полную свободу действия купцам, не требуя от них гарантии осторожности, честности и платежеспособности».

Так возникло в числе прочих злоупотреблений банкротство – грабеж отвратительнее разбоя на большой дороге; а между тем к нему относятся обычно до такой степени терпимо, что даже говорят о честных банкротствах, имея в виду те, где спекулянт прикарманивает лишь половину. Приведу пример.

Банкир Дорант[137], обладая двумя миллионами, желает, во что бы то ни стало приобрести каким-либо путем еще два. На свой капитал ему удается добиться восьмимиллионного кредита в векселях, товаре и пр. Имея для оборота 10 миллионов, он пускается в крупную спекуляцию, маневрируя товарами и процентными бумагами. К концу года, вместо того чтобы удвоить свои два миллиона, он, быть может, их потеряет; но не думайте, что он разорится: у него окажется четыре миллиона, как если бы дела его шли хорошо; ведь у него остаются полученные им восемь чужих миллионов, и с помощью честного банкротства он устраивается так, что выплачивает лишь половину этой суммы, и то в несколько лет. Таким образом, потеряв два собственных миллиона, он оказывается владельцем четырех миллионов, похищенных у публики. Нечего сказать, хороша свобода торговли! Теперь вы, вероятно, понимаете, почему изо дня в день о том или другом купце говорят: «Со времени банкротства дела его очень хороши!» Подумать только: после утайки четырех миллионов Дорант сохраняет честное имя, уважение общества и на него смотрят не как на вора, а как на купца, постигнутого бедствием. Это требует пояснения.