Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проспект и анонс открытия

Замышляя банкротство, Дорант постарался заручиться общественными симпатиями: благодаря городским и сельским пиршествам у него появилось много горячих приверженцев; золотая молодежь за него; красавицы соболезнуют его «несчастью» (в наши дни несчастье – синоним банкротства); все восхваляют его благородный характер, достойный лучшей участи. Слушая апологетов банкрота, можно подумать, что он пострадал даже больше тех, чье состояние он прикарманил. Вину сваливают целиком на политические события, на неблагоприятное стечение обстоятельств и на подобные причины, приводимые в оправдание нотариусами, чтобы унять разъяренных кредиторов. После первого удара Дорант пускает в ход посредников, рассовывает своевременно некоторую сумму денег, и скоро ему удается так обработать общественное мнение, что всякого, кто нападает на Доранта, готовы обвинить в каннибальстве. Помимо того, люди, понесшие наиболее крупные убытки, живут на расстоянии ста-двухсот миль, в Гамбурге или Амстердаме; с течением времени потерпевшие успокоятся, да и кроме того их отдаленные вопли не могут влиять на общественное мнение Парижа. К тому же Дорант отнял у них только половину, а в таких случаях публика считает, что это не вина, а беда. Итак, Дорант выходит сухим из воды. Месяц спустя в центре общественного внимания оказываются уже другие, более сенсационные банкротства, где улетает в трубу от двух третей до трех четвертей состояния. Это тоже говорит в пользу Доранта, укравшего только половину; кроме того, все проходит и забывается. Двери дома Доранта понемногу вновь открываются перед посетителями: его повар вновь оказывается властителем дум, и без отклика замирают возгласы негодования отдельных желчных кредиторов, не желающих мириться с несчастием и не умеющих держать себя в хорошем обществе.

Не проходит и шести месяцев, как завершается операция, с помощью которой Дорант и ему подобные обкрадывают на миллионы франков публику, разоряют семьи вкладчиков и вызывают банкротство других купцов, стирая грань между честным и мошенником. Банкротство – единственное общественное преступление, носящее характер эпидемии: оно кладет на честного человека то же пятно позора, что и на мошенника. Честный торговец, понесший потери по вине 20 обанкротившихся жуликов вынужден объявить себя тоже несостоятельным.

Вот и получается, что банкроты-мошенники, составляющие девять десятых в этой братии, выдают себя за честных людей, с которыми приключилась беда, и хором твердят: я заслуживаю скорее сожаления, чем порицания. Послушать их – все они младенцы и святые. Не так ли и каторжник всегда уверяет, что он пострадал невинно.

Возражая нам, приверженцы свободы торговли станут говорить о карающей деснице закона; но видано ли, чтобы предавали суду человека, ворующего в один присест несколько миллионов! Пословица говорит, что судят только мелких воришек. В применении к торговле это неверно. Банкротство, сколь бы незначительно оно ни было, всегда ускользает от судебного преследования благодаря защите самих коммерсантов. За фактами недалеко ходить. Некто Скапен[138], мелкий лавочник, объявил себя банкротом на 40 тыс. фунтов; он утаивает из них 30 тыс. как барыш операции, остальные же 10 тыс. отдает в распоряжение кредиторов. На вопрос о недостающих 30 тыс. он спокойно отвечает, что в отличие от крупных купцов он не умеет вести бухгалтерские книги и что его постигло несчастье. Не думайте, что Скапена накажут на том основании, что это мелкий воришка, похитивший лишь 30 тыс. фунтов; разве кредиторам неизвестно, что, стоит вмешаться правосудию и от них уплывут остальные 10 тыс. в пасть суда. Но и после этого не будет вынесено решения, и, чтобы Скапена повесили, придется выложить еще 10 тыс. фунтов, опять-таки без уверенности в успехе. Не лучше ли взять проклятые 10 тыс., чем приложить к ним еще столько же в придачу? Так аргументирует Скапен при посредстве своего нотариуса. Оказывается, что сам банкрот грозит судом кредиторам. Да и какой им смысл свирепствовать против Скапена? Одни из них готовы последовать его достойному примеру, другие опередили его на этом поприще. Волк волку брат, и Скапен очень скоро набирает достаточное количество подписей от лиц, приемлющих его предложение. Другие присоединяются из боязни суда, который приберет все к своим рукам; лишь немногие остаются непреклонными и готовы жертвовать всем, чтобы отправить негодяя на каторгу. Тогда Скапен подсылает к ним в качестве депутатов жену и детей: они просят пощады, напуская на себя отчаяние. Не проходит и нескольких дней, как Скапен и его нотариус заручаются подписями большинства потерпевших; когда дело обделано, Скапену наплевать на несогласных: он в них уже не нуждается. Над их гневом потешаются, Скапен же отвечает вкрадчивыми речами и глубокими поклонами, а сам уже обдумывает второе банкротство ввиду счастливого исхода первого.