Теория литературы. Проблемы и результаты

Итак, исследование «литературного быта» ведет к расширению материала, изучаемого наукой о литературе: от культуры, которая властно осваивает внешний «быт», через динамическое взаимодействие «литературных» и «бытовых» жанров словесности – к изменчивым отношениям между текстом и его социальным, не-словесным контекстом. Этот контекст возникает при обмене не столько словами, сколько другими знаками и ценностями – гостеприимством и престижными знакомствами в кружке или салоне, деньгами и массовой популярностью в журнально-издательской экономике. Обобщающей категорией для такого рода фактов будет не филологическое понятие текста, а социологическое понятие института. Для некоторых ситуаций в культуре типичен институт салона или кружка, для других – институт журнала или разборчивого, ведущего собственную политику издательства; в Советском Союзе монопольным институтом литературы стал писательский союз, вырабатывавший свои специфические формы профессионализма, ответственности и т. д.; в демократических обществах действуют институты литературных академий, премий и грантов. Все эти виды литературного быта подлежат изучению историка литературы, но не имеют текстуального характера, хотя часто и оформляются с помощью текстов (премия – в ее регламенте, протоколах жюри, журналистских репортажах с церемонии вручения; союз писателей – в уставе, установочных статьях, доносах, речах на собраниях или на капустниках в домах творчества).

В современной теории и историко-литературной практике отношения литературы и «быта» активно дебатируются, хотя не всегда в этих терминах. Заново сформулировать проблему попытался Олег Проскурин: историк литературы изучает не тексты как таковые, а социальные происшествия, которые выражаются, но не исчерпываются текстами литературы; в них происходит борьба за власть, за чье-либо признание или дискредитацию, но в них проявляются и крупные исторические перемены. При этом литературный быт не только участвует в формировании литературы извне, но проводит и обратное влияние, служа «каналом, через который сама литература воздействует на соседние (а опосредованно и на более удаленные) „ряды“ или „социальные практики“: культуру, политику, формы социальной жизни»[83]. Например, скандал как факт литературного быта выражает экспансию литературы (своего рода «колонизацию») в нелитературную, социально-политическую сферу, и такое понимание дела не совсем согласуется с концепцией Тынянова, так как здесь нет взаимообратимости «литературного» центра и «бытовой» периферии (шедевров и скандалов); но оно не согласуется и с концепцией Эйхенбаума, который предлагал объяснять литературные перемены переменами институциональными, а здесь воздействие может направляться и, наоборот, из литературы на быт.

Проскурин опирается на новую концепцию взаимодействия литературы и социальной жизни, выдвинутую в 1980-х годах англо-американской школой «нового историзма». Согласно ей, литературные и нелитературные (например, идеологические, государственные и т. д.) тексты находятся в двустороннем взаимодействии, так что литература не только «отражает» в себе актуальные политические дискурсы, но и сама может их формировать. В пушкинскую эпоху «Николай I, достаточно равнодушно относившийся к русской литературе, поневоле сообразовывался в своей деятельности с булгаринскими фиктивными моделями»[84]; «беллетризованные доносы» Фаддея Булгарина имели свою поэтику, питались романными клише, и через их посредство литература (пусть и не самая передовая) формировала действия государственной власти, ее видение национальной жизни. Отношения власти могут интерпретироваться как проекция вымышленных (в данном случае даже «измышленных», в уголовном смысле слова) текстов. Быт как текст подминает, подчиняет себе быт как институт.