– А как вы можете не смотреть?! – повышает голос она. – Разве вам не было больно только что, когда игла воткнулась в лишайник? Так больно, словно яд проник в вашу кровь? То, что вы увидели, те изменения, которым подверглись… Что, если мой отец ошибался? Что, если это не предостережение, не болезнь, а соединение? Расставание с Запустеньем сломило его. Мы думали, что причина в потере репутации и средств к существованию, но нет, было и что-то еще. Его погубила утрата всего этого. – Она обводит рукой окна с ползущей по кромкам плесенью, пол с пятнами лазоревого лишайника. – Не нужно пытаться остановить это, разорвать связь. Нужно просто продолжать наблюдения.
Судзуки не отвечает, но Мария чувствует, как напряжение оставляет его.
– Вы не человек компании, – шепчет она. – Вы человек поезда. И Запустенья. Их обоих.
Он понимает это. Точно так же, как она понимала, что случилось с отцом, хоть и не могла признаться в этом самой себе.
– Я хочу увидеть то, что видел отец, – повторяет она. – Чем теперь это может навредить?
Судзуки без лишних слов достает из ящика стола ключ и отпирает крышку телескопа. Мария прикладывает глаз к окуляру, настраивает фокусировку и не сразу осознает, что видит. По бескрайним лугам тянутся сверкающие в солнечном свете волокна, похожие на нити грибницы. Теперь Мария понимает, что имел в виду Судзуки, когда говорил о гобелене, видимом одновременно и с лицевой и с изнаночной стороны. Сам узор и то, как он вышит.
Она отступает, предлагая взглянуть в телескоп Профессору. Тот, снова выпрямившись, утирает слезы.
– После стольких лет наблюдений увидеть такое!
Однако его голос окреп, в нем звучит новое понимание цели.
– Пожалуй, для Артемиса еще найдется работа, – улыбается Мария.
Чуть погодя возрожденный Артемис заявляет, что возвращается в свой вагон и принимается за работу.
– Оставляю вас за вашей… – неопределенно машет он рукой, – беседой.
– Подумать только, а я еще горжусь своей наблюдательностью, – говорит Судзуки после его ухода. – Готов забрать назад все оценки.
– Он очень хорошо маскировался, – отвечает Мария. – Одна лишь Вэйвэй знала.
– Вэйвэй? Ну конечно, она не могла не знать.
– Что теперь будем делать? – спрашивает Мария. – Позвольте хотя бы принести вам воды.
Но взгляд Судзуки уже устремлен к ее волосам:
– У вас пассажир.
Она нащупывает запутавшегося мотылька, высвобождает его, и он остается сидеть на ладони.
– Красивый, правда? – спрашивает Мария.
Но Судзуки лишь смотрит на нее. Потом берет за другую руку, обхватив пальцами запястье. Опустив взгляд, Мария видит, что линии на его коже развертываются и переходят на нее, обвиваются вокруг оголенного локтя. Она отдергивает руку, и линии пропадают. Но за эти несколько секунд Мария успела ощутить их, ощутить простор и безграничность во всех этих контурах рельефа и линиях тропинок. Их ожидание.
Судзуки прижимает руку к груди:
– Простите, я не хотел…
Она вздыхает, чтобы успокоить колотящееся сердце, а затем сама берет его за руку. Рельсы, реки и Стена запечатлены теперь на коже у обоих.
Поезд замедляет ход, приближаясь к мосту, и его ритм меняется, когда суша остается позади. По сторонам тянутся вдаль река и Стена, и люди испытывают головокружение, подвешенные между высотой и глубиной.
Какая-то тень под водой. Тело огромного чудища, что плывет себе куда-то, не ведая о поезде на мосту. Стена уже почти над составом, она продолжает расти вверх, на невообразимую высоту, а впереди появились железные ворота, массивные, непробиваемые, и даже огромный поезд вынужден уступить им. Судзуки потирает костяшки пальцев и прижимается лбом ко лбу Марии. Она ощущает рывок тормозов, слышит скрип останавливающегося поезда. Картину за окном заволакивает пар.
Линии на коже перестают двигаться.
Лес
Поезд замирает, и не ожидавший этого Грей спотыкается. Он ощущает жар и озноб, одежда давит на кожу, в ушах едва различимо гудит. Грей выпрямляется и понимает, что движение внутри поезда не прекратилось, хотя колеса перестали вертеться. Из окон ползут лианы, тонкие ветки раскалывают дверные рамы и распускают листья.
–