Только сегодня

Я решила прогуляться от вокзала до Трафальгарской площади и посмотреть выставку Матисса. Лавируя в полуденной толпе горожан, я двигалась к галерее. Картины Матисса всегда были для меня целыми мирами, куда я страстно хотела бы впрыгнуть, прямо как герои повести «Мэри Поппинс», которые входят в картины спичечника Берта, нарисованные мелом на асфальте. Я проскользнула мимо оравы студентов, вооруженных аудиогидами, протиснулась между туристами, экипированными словно для покорения арктической зимы, и оказалась в абсолютно квадратном зале, где табличка извещала: Парижские годы. 1910–1917 гг. Рядом с табличкой висела фотография – художник в очках, с бородой, склонил голову, сосредоточенно вглядываясь в бронзовую фигуру женщины.

Под картиной «Интерьер с аквариумом и красной рыбкой» висела цитата Гертруды Стайн:

Все чаще люди стали приходить к нам смотреть картины. Матисс приводил своих знакомых, эти знакомые приводили своих, и в любое время дня и ночи у нас толпились люди, это уже стало надоедать, но именно так рождались Субботние вечера.

О да! Такой жизни я бы желала: бесконечный поток друзей и возлюбленных, несмолкаемый гул разговоров, опера радости. Я задержалась возле синей картины, улыбаясь на несчастную, раззадоренную кошку, навострившую уши на аквариум с рыбкой[12].

– Ваша любимая? – раздался позади меня женский голос явно с французским акцентом.

Я обернулась – высокая дама, с большим ртом, в очках, смотрела на меня с долей изумления.

– Ох, – рассмеялась я, – м-м… в общем-то, нет. Мне больше по душе та, что с футляром для скрипки. Вон там, – и я указала на открытые двери в соседний зал. – В принципе, мне нравятся все его картины с открытыми окнами.

– Хм-м, – женщина скривилась в такой пренебрежительной, характерно французской манере, что я невольно усмехнулась. – Вам нравятся открытые окна? А вы знаете, что это означает?

– Простите?

– Открытое окно – это всегда взгляд во внешний мир и никак не во внутренний. Значит, вам не нравится оставаться наедине со своими собственными мыслями.

– Точно, – ляпнула я, ошарашенная таким диагнозом.

– Правда? – спросила француженка с лукавой улыбкой.

– Возможно, – уклончиво ответила я. – А ваши предпочтения?

Она пожала плечами:

– Я даже не знаю. По правде, у меня здесь нет фаворита.

– Что ж, просто получайте удовольствие, – откланялась я и покинула галерею.

Сотни людей заполонили улицы: всем было куда спешить и чем заняться. Нацепив наушники и включив Эми Уайнхауз, я потопала по Чаринг-Кросс-роуд к станции метро. В подземке было жарко и душно. Самодовольная физиономия француженки с ее грубыми чертами преследовала меня. Это ее: «Правда?» Что за разговоры с незнакомым человеком? Да и вообще, это же просто чушь – если бы мне не нравилось оставаться наедине со своими мыслями, то как бы я тогда писала? У меня целые тетради стихов, рассказов и другой писанины, доказывающих, что оставаться наедине со своими мыслями и есть одно из моих желанных времяпрепровождений. Это даже больше, чем какое-то там времяпрепровождение, – писательство есть единственно известный мне способ самовыражения.

Поезд пришлось ждать долго – все движение было приостановлено из-за человека на путях. Такие случаи не редкость в лондонской подземке, и я всегда отмечала, что бюрократическая официальность подобных оповещений не соответствует уровню произошедшей трагедии.

Добравшись до своей станции, я вышла на улицу и попала под дождь. От шлепанья по мокрым тротуарам у меня промокла обувь, и штанины джинсов потемнели от влаги. Фиона в гостиной принимала пациента. Я успела заметить его руку, когда он, сидя в клиентском кресле в эркере, потянулся за бумажной салфеткой на кофейном столике.

В тот вечер мы столкнулись на кухне. Австралия выше всяких похвал. Ее дочь Дженни там очень счастлива. Они посещали виноградники в Тасмании – «лучше французских!» – а Рождество встречали на пляже. Я поведала ей о своем Рождестве, что наконец-то осилила «Большие надежды» и теперь корплю над «Анной Карениной». Сказала, что вернулась на работу и с детьми все идет хорошо, и, наконец, рассказала о Марле. Фиона прекратила нарезать чеснок.

– Могу я тебя обнять? – спросила она.

– Да все нормально, – замялась я, – я не… ну, мы не были так уж близки.

Фиона занялась готовкой ризотто со сливками, а мне наказала откупорить одну из привезенных ею бутылок вина, которое и впрямь оказалось восхитительным – настоящий фруктовый сад. И пока она кашеварила, я приютилась за столом, поджав под себя одну ногу, и оприходовала свой бокал.

– Может, тебе помочь? – спросила я, скорее для приличия, и взялась скручивать сигаретку.

– Нет, нет, спасибо! Смастери-ка мне тоже такую, курочка.

Я смастерила.

– Пойдем покурим на улице, – сказала Фиона.

Дождь прекратился, уступив место на удивление теплой ночи.