Том 15 (XVII век)

И по лете некоемъ призва к себе въ полату бояръ своихъ и рече имъ: «Что подобаетъ царице сотворити?» Нецыи же от нихъ не мнеша быти такову царицу, но не смеяху глаголати, рекоша к царю: «Сердце бо твое в руку Божию есть, якоже той изволитъ, тако и будетъ». И по прехождении времени повеле изыти царь той вне града, на некое пространное поле, и престолъ царский устроити тамо, и степени, и седолища властемъ. И повеле собратися властемъ и велможамъ, и всему сигъклиту[1424], и купцемъ, и всем жителемъ града того, и самъ изыде вооруженъ и седе на престоле своемъ. И повеле молчанию быти и возгласи, и рече властемъ и велможамъ, и всемъ собравшимся ту: «Судите мя с царицею моею, понеже велие зло сотвори, и рцыте ми, что подобаетъ сотворити противу злу ея». Власти же и бояре, и вси предъстоящии единогласно рекоша: «Божия воля да будетъ и твоя, о царю, якоже веси и хощещи. Мы како можемъ судити государей своихъ?» Повеле же царь ту вскрай народа уготовати огнь велий зело, и сотвориша скоро велий. Повеле же привести и царицу ис темницы, и с чады.

Посланний же скоро шедше в темницу и обретоша царицу, ницъ лежащу пред образомъ Господнимъ и Богородицы и молящуся со слезами, истомленну зело от поста и печали; младенцы же близъ ея бяху. Вземше же ю и ведоша ко царю, а чада ея несуще. Царица же, ведома, плакаше горко, глаголаше: «Создателю мой Господи! Ты веси, яже[1425] суть, веси, яже ничтоже согрешихъ, о нем же осуждена есмь. Помилуй мя, Создателю мой, щедротъ ради твоихъ и сихъ ради младенцевъ незлобивыхъ; веси, яко царстии суть сынове, а не прелюбодейчища. Не вемъ бо, откуду найде напасть сия на ны, и любимаго ми государя души повреждение, лютыя ради клеветы сея». И паки глаголаше царица: «О всемилостивая Владычице, мати Бога и всехъ, нескверная Девице! Ты веси, Госпоже моя, яко не осквернихъ девства моего, ни брака царьскаго обезчестихъ. Ныне же что приключися, не вемъ се, прииде конечное поругателное осуждение, за высокоумие ли или кое иное погрешение мое. А я же глаголю: неповинна есмь, ты веси, Владычице всехъ. Помилуй мя в часъ сей и младенцовъ сих, сиротъ, ниоткуду имеющихъ помощи. Аще ты не помилуеши, не имамъ, кому помолитися».

И егда приведоша ю близъ царя, она приемше младенцы своя на обою руку и поверже пред ногама царю. Младенъцы же оны осязающе руками младенчески за нозе царя, отца своего, играюще, понеже второе лето бяше по рождении ихъ. Паде же и царица на нозе царю, горко вопиюще, со слезами глаголаше: «Помилуй мя, владыко мой, царю праведный, погибшую ныне душею и телом, а неведущу о сихъ, ничтоже сотворшу, яже есть глаголемое о мне, и како прииде на мя напасть сия смертная и поругательная. Вижду, яко предлежит ми ныне повеленный тобою огнь и в честную руку твою мечь, мне же, бедной, укоризненная смерть. Ей, благий царю, свидетель ми небо и земли, паче же Создатель-Богъ, ими ми веру, яко таковаго зла не сотворихъ, ни помыслихъ во уме своемъ, во вся дни живота своего благая тщахся пред тобою, и сотворихъ по силе моей повиновение, и совесть имехъ, якоже ты веси, якоже подобаетъ женамъ благочестивымъ. Помилуй мя, благий царю, господин мой, и не погуби мене ныне, смиренныя, погибаемыя напрасно, люте утомленную гладомъ и жаждею истаявшую, от печали сокрушенную, не имущую, где главы подклонити и у кого милости попросити, разве Создателя всехъ Бога, в того бо руку твое сердце. Владыко мой, пречестнейший мой господине, ей, во истинну живаго на небесе Бога, сведущаго всехъ тайная сердца, яко не сотворихъ любодейства, ниже помыслихъ на державу твою. К тому не имамъ, что глаголати, точию помилуй мя и даруй ми животъ. Аще ли невозможно, поне младенцевъ сихъ незлобивыхъ помилуй, не погуби ихъ со мною. Верую бо, яко по времени известитъ ти Богъ, яко твое есть царское законное семя в нихъ и мое, бедницы, законное рождение, а не прелюбодейчища. Известитъ ти сведый вся, да не будетъ сокрушение сердцу твоему ихъ ради. Остави ихъ жити, неповинни бо суть, младенцы бо есть».

Царь же слышавъ от нея глаголы тыя и виде горкие слезы ея и младенцовъ, пред ногама ползающихъ и охапающихъ руками нозе его, и помянувъ царицыну веру, яже къ Богу, и к нему добродетель и к человекомъ, и добронравие, воздержание и молитву, и к нему благий советъ, испусти слезы. Слышав же и некоихъ от боляръ, глаголющихъ между собою тайно, яко младенцы тыя подобни суть царю, отцу своему, во истинну клевета и неповинная беда царицы се есть. Велможи же и власти горко плачюще царицы ради, глаголати же не смеяху на лице[1426], матере его ради. И помолчавъ много, царь великимъ гласомъ рече: «Рцыте ми ныне, что сотворю страстницы сей, царицы моей, яко зле поругася царствию моему, видех бо очима моима зло сие, имехъ бо ю благочестиву и добродетелну, а обретеся, егоже не чаяху, како имети ю хощу пред очима моима, а самъ видевъ таковое зло».