Повесть о королевиче Валтасаре была создана на рубеже XVII и XVIII вв. Три ее основных эпизода встречаются по отдельности или в разных взаимосочетаниях во многих памятниках мировой литературы и фольклора, наиболее известными среди которых являются вступительный рассказ «Тысячи и одной ночи» о царе Шахрияре и его брате Шахземане, новелла об Астольфе и Иоконде в «Неистовом Роланде» Л. Ариосто (песнь XXVIII), новелла из сборника Дж. Серкамби (XV в.). Судя по всему, русский автор впервые установил четкую последовательность всех трех эпизодов в едином повествовании, где функциональные места обманутого, обманщицы и обманывающего занимают разные действующие лица в ситуациях все более и более необычайных, благодаря чему читатель все глубже погружается в атмосферу женского коварства. Повесть вобрала в себя все возможные варианты сюжета о женских изменах, став своеобразной его «энциклопедией».
Отсутствие конца в единственном сохранившемся списке повести позволяет только предположить характер ее развязки. Судя по всем известным вариациям данного сюжета, герой должен признать «непобедимость» женщин в их стремлении к изменам и примириться с собственной женой. Повесть о королевиче Валтасаре занимает промежуточное положение между средневековой традицией обличения «злых жен» (рудиментом чего является цитата из слова Иоанна Златоуста) и новеллистикой ренессансного типа с новым изображением земной любви и женского характера.
Повесть о королевиче Валтасаре была опубликована Н. К. Пиксановым по рукописи
ПОВЕСТЬ О ПЕРСТНЕ
Подготовка текста и комментарии Е. К. Ромодановской
Бысть убо некто воевода славен зело, егоже царь паче всехъ почиташе велмож. Ему же завидяху тии велможи и много ко царю клевещуще на него, дабы его до конца возненавиделъ. И случися всем велможам быти у царя на пиру, велию брань сотворше между собою ненависти ради. Он же рече им: «Почто ми, братие, завидите? Ничто же вам зла сотворихъ! Когда мя Господь милуетъ, тогда и царь мя жалует».
Царь же той слышавъ такову речъ от воеводы, вложи врагъ в сердце его злую ту мысль на того воеводу. Начатъ гневатися и вины искати, чим его посрамити, не хоте слышати слова того: когда человека Господь милуетъ, тогда и царь жалуетъ, и вси его любятъ. И запоивъ его бес памяти, и давъ ему перстень зело украшен златом. И повеле ему во утрий день таковъ же сотворити. Он же приимъ с радостию сие и сохрани у себе, во всем уповаше на Господа.
Ему же уснувшу, повеле царь тихо взяти перстень от него. И ничтоже ему ведущу сия. Царь же в той день изыде на море плавати и повергъ перстень той в море, дабы его никтоже взял оттуду, хотяй тою виною воеводу своего казнити и Бога искусити. И глаголаше: «Что се будет?» А не ведый, окаянный, что близъ есть Господь всегда всем, сердцем призывающим во истинну его и уповающих на милость его, никогда же человекъ погибнет ни в сий векъ, ни в будущий. Уже бо царь превознесеся мыслию в сердцы своем, не хотя слышати глаголющих, уповающих на Бога во всем. Богъ же, человеколюбецъ, самого царя уничижи, а оного мужа славою превознесе паче первыя чести.
Царь же той наутрия посла по воеводу, велит скоро прийти к себе. Он же отречеся того дне быти, ничтоже ведяше о перстни том, яко царь хощет его о том истязати.
И паки Божиим промыслом муж той восхоте рыбы ясти и посла к рыболовом на море то рыб ловити. И множество рыб яша. Принесше, начаша рыбы ты чистити. И обретоша во единой рыбе перстень злат царевъ, и вдаша господину своему.
Он же яко от сна возбудився и, ничтоже ведый царева повеления, зело радостен бысть. И пришед пред царя, покланялся ему, прощения прося. Царь же той рече ему: «Дай же ми перстень, его же ти вчера дахъ». Он же вда ему перстень.
Царь же той велми удивися благодати Божии и прослави Бога, и рече: «Во истинну тако есть: кого Богъ милуетъ, того и царь жалуетъ». И повеле клевещущих на нь казнити, а инехъ от лица своего отринути. А того мужа возлюби паче первыя чести.
КОММЕНТАРИЙ
Повесть о перстне представляет редкую для древнерусской литературы обработку мирового сюжета, известного после баллады Шиллера под названием «Поликратов перстень». Ранее мотив предмета, найденного в рыбе, не играл самостоятельной роли, а главное — не был связан с