Том 15 (XVII век)

Сулиман, салтанъ турской[1539], прадедъ нынешнему Махмету-салтану[1540], человекъ мудръ, праведен, воздержателенъ, милостив зело, не точию турские, но и христианские убогие домы милостынями удовольствуяй, и искусенъ сущъ и в художестве небесных течений, и из нихже усматривая узналъ, яко государство и монархия Турская ни от коего народу, токмо от польского изгублено будет, откуду ему сие приходило, что польской народ некогда с московским полунощным народом случитися[1541] имать. Того ради никогда на Польшу не наступалъ, хотя и иным турком и пашом удобнейшее время к разорению и скорейшому обладению показалось, будучи так блиско, понеже городовъ и крепостей не имеетъ и приступление[1542] абие готовое турком и татаромъ само по себе является. И то разсуждая, иных народовъ, яко уже прежде рекох, вмале почитал, брань с ними творя и оных попирая. Народ же польской и московской всегда между инными народы чтилъ, почитал, любилъ, страшился ихъ, перемирья с ними постоянно содерживал. И сверхъ сего, егда выехалъ в венгерскую землю, где потом Сыгере-град взялъ, тогда духовную написав, отдал ю одному славному своему везирю Смахмет-паше, единому от князей словенскихъ наследнику, идеже сие написано бысть: «Вемъ, яко из тоя войны не возвращуся, обчае в Бозе имамъ надежду и в пророке Махмете, что тамо всуе не поеду. Тем же и сынъ мой Селимъ, иже по мне владети учнетъ, и наследники его ведати о семъ имеют, что Богъ, сие небо и звезды его изъявляютъ, яко никоторой народ никогда вредити не можетъ сему государству, кроме самого народу польского. Темже повелеваю и увещеваю, дабы есте никогда на польской народ не наступали[1543] и сабли свои не подымали. Вельми паче о семъ радение чините[1544], какъ бы ихъ к тому привести, чтобы со иными корольми и князьми христианскими не соединились, ибо истинно есть, докуль вы тому перемирье нерушимо и веру крепко содержати учнете, то и они вамъ оное содержатъ. Но какъ скоро вы есте на них неправедно и насильством силою своею восхотели наступити, а они бы соединилися со Веденским королем[1545] (такъ убо цесаря христианского называют турки) или с царемъ Московским, тогда истинну глаголю, что абие уже надходит падение государства Турского, то есть Отоманского. Заклинаю тогда сына своего и везыровъ его, и всехъ наследников Отоманских, дабы никогда с саблями своими против народу польского возноситися не дерзали, аще восхотятъ, чтобы то государство нерушимо долго пребывало».

Сей тогда есть разумъ духовного писма салтанъ-Сулеймана, салтана Турского, которое и по се время соблюдаютъ в казне констянтинопольской, еже салтанъ Селимъ, сын Сулейманов, даже до смерти своея постоянно хранил, содержая нерушимо перемирье с народомъ польскимъ. Последи же салтанъ Муратъ[1546] учал сомневатися о томъ духовном писме, сказывая, яко сие Сулейман, дедъ его, учинил жены своея ради (яже бе от рода росийскаго дщерь священника из Рогатына)[1547]. И какъ скоро седе на государство, помыслилъ воздвигнути войну на христианъ, и иные все везыри и паши советовали ему, чтобы прежде на Польшу войну началъ. И сказали оному вси, имянно чауши[1548], которые часто в Польше бывали, что все государство Польское вь единъ годъ овладеет, только забавитъ[1549] Каменецъ и Львовъ, а по сем и обо всемъ христианстве покуситися[1550] и овладети можетъ.

Махметъ-паша понеже в то время еще живъ былъ, которому Сулейман-салтан отдаа духовную свою к сохранению, имея первой чинъ, или везырство, у деда, и у сына, и у него, — тогда велелъ из казны оное духовное писмо принести, деда его, салтана Сулеймана, и прочетши оное, пространными словы салтану сие к разсуждению приводил, дабы, мимо пущая Польшу, шел со всею силою в венгерскую и немецкие земли. Но между симъ Господь Богъ устроил иную жертву: возбудил персидского шаха и некоторых аравитцких князей, на которых оную силу, против христианъ изготовленную, на арапы и перьсиды обратити принужден. В то же время, будучи он в частых болезнях и не могучи сам на войну ехать, возлюби отчасти астрологию и призва себе от Египта из Александрии, из Дамаска, и из ыных государствъ наученых звездословцевъ, иже его учаху художества того, чтуще ему о том частократно.

Услышав же о сем единъ астролог, Мустаеддинъ прозвищемъ нарицаемый, человекъ зело ученъ и искусенъ в том художестве, поехал с купцы перскими в Костянтинополь и наняв себе избу в Скутаре-граде, иже древле нареченъ бяше Калкидонъ, положениемъ сопротив Констянтинополя[1551] над самымъ морем, идеже поживе неколико недель. О нем же егда салтанъ турской Муратъ ведомость восприятъ, повеле его призвати к себе и вопроси его, аще лутше научен есть в художестве? «Болии азъ есмь мастеръ, нежели твои астрологи, однако же еже умею, покажу, и они потому же, что умеютъ, да покажут. Ты же, аки премудрый государь, удобно[1552] что бело и что черно разсудити можешъ».