Том 15 (XVII век)

Дивлялся потом и часто помышлял салтанъ о сем астрологе и о умении его. Прилучися паки, что ехалъ морем из единаго доброзрячного вертограда, по которой есть к Черьному морю во Азии[1561], повеле судно припустити[1562] к брегу, ко овому астрологу и вертограду, идеже пребывает. Приехав же тамо, повеле призвати его к себе. Он же изшел, но лицем смущенным. Рече к нему салтанъ: «Узнах уже правду твою со жалениемъ моим. Повеждь ныне, аще ли еси виделъ нечто опасное?» Он же отвеща: «Здрав буди вовеки, салтаново величество, все добро в твоей мочи и не есть ничтоже злобное». Салтан же видя его, яко истинно дражащего, рече со гневомъ: «Буде доброе или горчайшее, скажи ми, Мустаеддынъ!» — «Аще, салтан, государь мой, сотворишъ перемирье между гневом своимъ и душею моею, и азъ, раб, должен буду сказати, еже видехъ». Рече же салтанъ к нему: «Душею предковъ моих и отца моего кленуся, что тебе ничтоже учинитися имать, повеждь ми безопасно». Астролог же к нему глагола: «Множество людей твоихъ мусульмянскихъ, имянно же великия войска твои, от неприятелей твоихъ погибнутъ». И по сем салтанъ печален отиде. И не прошло двадесяти дней, когда Османъ-пашу персиды побили под Тивириемъ, градом столнимъ персидские земли[1563], яко в то время 80 000 турковъ погибло, а Османъ-паша, со осталыми людьми уходя, от печали и болезни умре. По сем же салтанъ зело заскорбе, и смутися сердце его против астролога, и чрез многое время у него не бываше.

Потом же помысли еще единожды астролога того посетити, но не заста его. И тогда вопрошаше вертоградаря и адямагдаланъ, камо отиде. Они же сказали, яко негде поиде прохлаждатися по винограду. Повеле его искати, и не обретоша его. Во утрии же обретше его дверники, к салтану приведоша зело страхом исполненного. Узрев же его, салтанъ пригласи его умилными словесы к себе, глаголя к нему: «Не бойся, под клятвою, юже сотворих ти, ничтоже зло учинится тебе. Повеждь ми точию, что видел еси?» Отвеща ему астрологъ с клятвою, яко «ничтоже вредително видехъ». Тогда рече к нему салтан: «Прошу тя, присмотрися прилежно течению небесному, да увеси, долго ли сие государство состоятися[1564] может и от какова разорено и погублено имать быти народа?» Он же, поклонився ему, рече: «Сотворю, салтанъ-государь, яко повелелъ ми еси», — и отиде. Не истерпев же салтанъ, но во третий день в вертоград паки приеде, прилежно вопрошая у астролога своего о будущем, но онъ долгое время возбранися[1565] сказати, даже упрошениемъ и обещанием обнадеженъ сущъ. Рече по сем сице: «Буди здравъ, салтанъ, государь мой, Господь Богъ да розмножит и сотворит от всякого дня тысящу дней! Ты же в мире поживеши, покаместъ самъ похощеши, и победу получиши над всеми неприятельми твоими, и никакой народ тебе и государству твоему страшенъ не будетъ, и никто победы над тобою не одержитъ, доколе в мире сохранишъ и перемирье содержишъ сь единым народом в соседстве оттуду, от полунощи, идеже восходитъ колесница небесная. Сей народ от предковъ своихъ храбръ и славенъ есть, но ныне зело ленив к войне и несогласенъ. Однако же народ тот добре счасливъ, сего ради не задерися с ними, аще похощешъ в покое сохранити государство свое, убо какъ скоро те приобщились бы к людем и к народу себе ближнему, от полунощи к востоку живущему[1566], тогда безо всяких трудов сие государство овладети возмогутъ».

Поехалъ по сем салтанъ прочь от него и, призвав к себе пашей своих, также и первоначальнейшаго духовнаго своего со иными наученными, извещая имъ вся сия будущая и мимошедшая вещи и вопрошая ихъ, что они ведают и разумеют о семъ государстве, какъ долго имать пребывати. Повесть[1567] же творили они и толковали Алкоранъ пророка своего Махмета, показывая, яко до тысящи летъ токмо тому государству пребыти, и тако кончину и последнее падение в году 1591-м быти разумели тому государству, в то время, егда салтанъ турской посылал войско свое зъ беглербегом грекомъ до Снятина[1568], о чем, даст Богъ, пространнее и во иных вещех в латинском писме воспомяненно будет. Астрологовую речь совершаю[1569] и глаголю, яко те люди, в бусурманской ереси Махметовой наученные, салтану то показали, что тая наука, кую персид тотъ умеет, бесовская есть: «И аще ты, салтан, человека того не изгубишъ, тогда сия вся, яже ти реклъ есть, делом збытися могутъ. Но аще ли умрет, тогда и действа его изреченныя уставитися[1570] должны, и государству сему ничтоже вящше вредитися может».