Том 2. Вторая книга рассказов

– Да, я устал, а что?

– Хотелось бы побеседовать.

– Вы ведь еще останетесь? Вот завтра, когда некоторые уедут.

– Отлично. Спокойной ночи.

Но не спокойна была ночь Иосифу; мечты все рисовали образ круглой, веселой вдовушки, и храп отца Петра не прогонял их нисколько. Долго не раздеваясь, так лежал. Стукнули в дверь. Сердце так и замерло: «Она, она, я не понял ее обещания».

– Это вы, Екатерина Петровна?

– Это я, Жозеф, прости, – отвечал Сонин голос. – Ты еще не ложился? Что делается у вас в доме? Пойдем; зажги свечку. Отчего ты думал, что это – Екатерина Петровна?

– Не знаю, – еле произнес Иосиф, следуя за своей спутницей.

X

– Бывают комнаты, где вспоминаешь или предчувствуешь преступление. Так в спальне Александры Матвеевны мне представляется, что там когда-то убила или убьет молодая жена старого мужа. Она будет боса и с распущенными косами, он же дороден и сед; лампады будут гореть, будет жарко натоплено и луна в замерзшее окно, – говорила Соня, спокойно как-то идя именно к тетушкиной спальне.

– И теперь жарко натоплено и луна в замерзшие окна, – повторил Иосиф, покорно идя вслед за горбуньей. Осторожно шли по темному коридору. Наконец Соня остановилась перед полуоткрытой дверью, из-за которой лился розовый свет лампады, сказав:

– Кажется, тут.

– Но куда ты, Соня, ведешь меня?

Соня ничего не отвечала, но Иосиф ясно теперь увидел, что это – спальня тети Саши; какал-то ясность к нему подступала, сладкая и страшная, и в глазах мелькали нестерпимо яркие искры. Соня, будто почувствовав что-то, спросила:

– Что с тобою, Жозеф?

– Ничего, – задыхаясь, отвечал тот.

– Я думаю, она прошла сюда. Тетушка не испугается, если мы внезапно появимся? Но, пожалуйста, не окликай ее.

Девушка говорила спокойно и рассудительно. Они открыли дверь; лампада ясно освещала спальню тети Саши и Лелю, стоявшую посреди комнаты. Кровать была пуста, было очень жарко натоплено и луна ударяла в замерзшее окно. Иосиф в страхе воскликнул:

– Леля, где же тетушка? Где она в такое ночное время? Леля!

– Тише, Жозеф, она проснется… – зашептала Соня, но Леля уже, глубоко вздохнув, мягко упала около кресла на пол. Вновь пришедшая бросилась к ней, расстегивая зачем-то лиф, Иосиф же твердил: «где тетушка?», беспокойно поводя глазами по комнате. Леля вздыхала, будто впадая снова в сон, закрывая глаза, плача.

– Зачем ты здесь? – вдруг закричал Иосиф, смотря в угол у печки.

– С кем ты говоришь, Жозеф? – шепотом спросила Соня, не поворачивая головы и поддерживая больную. – Ты разбудишь тетю, которая спит в кресле перед туалетом; от меня видно.

– В кресле перед туалетом? – переспросил тот, но сделав шага два, вдруг попятился, твердя: – Кто это сделал? Это ты? Какая неуместная шутка!

– Жозеф, что с тобою? Ты меня пугаешь, а я не могу оставить Лели. Что ты нашел странного?

– Тетушка одета опять в костюм Жизели, и руки ее все в крови, кровь же и на белом переду платья.

– Я ничего не различаю в зеркало, и я не могу встать из-за Лели.

Иосиф, подошед вплотную к креслу, где дремала Александра Матвеевна, вдруг страшно закричал:

– Соня, смотри, какой ужас: тетя убита, у нее перерублена шея и все кресло залито кровью! Кто это мог сделать?

Соня, подбежав, зашептала:

– Молчи, молчи! Это могла сделать она.

– Леля? какой ужас!

– Но я не думаю; ее платье – совершенно чисто.

Иосиф задыхался; с заблестевшими глазами он шарил что-то невидимое руками, слегка хрипя. Наконец сказал:

– Соня, я тебя ненавижу; как можешь быть ты так спокойна, когда здесь такой ужас? А ты – будто следователь.

– Я помогаю, кому нужна моя помощь, тетушка же не нуждается в ней больше.

– Но нельзя быть такой каменной.

– Ах, культ эмоций!

Шифоньерка, на которую опирался Иосиф, затрещала и человек рухнул с грохотом без крика, но из-за печки в углу донесся сдавленный стон и кто-то, стеная и корчась, пополз к тому месту, где повергся Иосиф.

– Иосиф! Ты ушибся? Иосиф! Иосиф! Да придите же кто-нибудь сюда!

И Соня громко заплакала. Подползшее существо тихонько и быстро лопотало, наклоняясь над Иосифом:

– Это я, это я, барин… Богу мы помолились – не по злобе, не по ненависти, а жалеючи мужа своего Пармена сделала я это. Она говорит: «Арина, что у тебя глаза так блестят?» Я вижу их в зеркале и себя вижу: бледна! Говорит: «Дай мне белое платье!», а за печкою топор был спрятан. Говорит: «Зачем ты все в угол ходишь?», не крикнула, не пикнула, как малый ребенок склонилась.

– Так что убили Александру Матвеевну Пардову вы? – громко произнес над нею голос Ивана Павловича Егерева.