Том 2. Вторая книга рассказов

– Отчасти. Но вы сами не могли бы быть его помощником?

– Конечно. Но я слаба, и потом, хоть я и калека, я все-таки – женщина: это очень мешает.

– Вы думаете? Что же я должен делать?

– Найти слова. Следить за ним буду я сама, и покуда могу, пока не придет нужда, я не буду вас беспокоить, но обещайте, что на мой зов вы придете к нему и скажете, сделаете, что нужно. Разве можно наперед знать, что будет нужно?

– Я думаю, вы преувеличиваете и опасность и мое значение.

– Дай Бог, но я не думаю этого. Простите, что я вас впутываю сюда, совершенно незнакомого. Я не люблю вас, но вы лучше всех можете это сделать. Что, я и сама покуда не знаю. Вы не сердитесь?

– Я вам крайне признателен, наоборот, Софья Карловна, и всегда приду, когда вы меня позовете. Иосиф Григорьевич мне самому очень симпатичен, я только не знал, что он в такой опасности и что дело стоит так остро.

– Да, да. Его нужно толкнуть, как начинающего плавать.

– Может быть, если это нужно, то судьба распорядится послать помимо нас толкающего?

– Этого-то я и боюсь, чтобы его не толкнули в воду с камнем на шее!

– Так что мы будем изображать вместе и толкателей и охранителей?

– Вот именно. Согласитесь. Кроме доброго дела, это может быть и занятно, – сказала Соня, пытаясь улыбнуться.

– Это может быть и занятно, – согласился Адвентов.

В комнату с шумом ворвалась Лизавета Петровна, держа за ухо Виктора, который вырывался; тетушка в парадном платье спешила за ними, заливаясь беззвучным смехом. Соня бросилась к Лизавете, крича:

– Оставьте его! Как вы смеете брать его за ухо?

– Какая защитница! И смею, и всегда буду озорников за уши драть, да и тех, кто за них заступается!

– Нет, вы не смеете! – кричала, вся красная, Соня.

Лизавета бросила, дернув напоследок больно Виктора, отошедшего к своей защитнице, и обратилась уже к тете Саше, севшей рядом с Адвентовым и продолжавшей смеяться.

– Что ж это будет? Долго в вашем доме будут меня оскорблять? Давайте мне паспорт, а то я без паспорта убегу.

– Но что случилось, если это не секрет? – вмешался Адвентов.

– Ах, что случилось! – вымолвила тетушка, закрыв дрожавшее от смеха лицо платком.

– Лизавета на курицу села, – сказал Виктор.

– Ты еще и рассказывать, паршивец?!

– Но позвольте, как же Лизавета Петровна могла сесть на курицу? – недоумевал Адвентов. Тогда тетушка начала:

– Она пошла, она пошла… ну, в такое место… и хотела сесть, а курица ее клюнула в такое место… знаете, там темно в таком месте… ах, она закричала… я бегу… оно заперто… кудахчет… – Александра Матвеевна умолкла под смех Виктора и грозные взгляды Лизаветы.

– Но откуда же там взялась курица, в таком месте?

– Курицу туда посадил я, – вставил Виктор. Тетушка, отерев слезы, сказала:

– Ну, Лизанька, не сердись на меня, как я на тебя не сержусь, и ради такого праздника помирись, не дуйся и не покидай меня.

– И не думаю.

– Я думаю, вам не следует покидать Александры Матвеевны.

– Вы, сударь, не знаете всех обстоятельств.

– Я рассуждаю принципиально.

– Ну, Лизанька, не мрачи мне дня: помирись для праздника.

Виктор из-за Сони сказал громко:

– Нынче двойной праздник: тетушка именинница, и Лизавета на курицу села, – кирие пасха. – И бросился бежать, с грохотом преследуемый Лизаветой Петровной.

Слыша общий смех, Екатерина Петровна остановилась в дверях, имея в руках меховую накидку.

– Да тут веселятся, а я пришла звать пройтись до обеда.

– Подите, я вас поцелую: утешена вашим сыном, как его: Викентий? – лепетала тетушка.

– Виктор, – отозвалась гостья. – Опять наблудил что-нибудь?

– Лизавету на курицу посадил! – таинственно отвечала Александра Матвеевна.

Екатерина Петровна сдвинула брови, но промолчала, прибавив только:

– Что же, идемте пройтись.

– Не опоздайте к обеду! – крикнула вслед уходящим четверым тетушка.

– Не опоздаем: тотчас воротимся! – уже в дверях отвечал Иосиф.

Вдовушка, сразу раскрасневшаяся на холоду, казалась молодою, круглой и хорошенькою. Снег поскрипывал под ее твердой и быстрой походкой, хотя она и взяла Пардова под руку, уверяя, что скользко и трудно идти. Говорила весело и громко. Адвентов с Соней шли следом, о чем-то тихонько разговаривая. Солнце почти село, разлив розовый и лиловый свет по снегам; вдали на горе горели окна соседней деревни. Возвращались уже в темных сумерках, продолжая так же говорить, смеясь и окликаясь. Проходя мимо овинов, Иосиф заметил человека на коленях, торопливо делавшего что-то. Отпустив Екатерину Петровну вперед, он остановился.

– Хозяйский глаз – алмаз! – пошутила та, догоняя шедших теперь впереди Адвентова с Соней.

– Что ты здесь делаешь? – крикнул хозяин поднявшемуся Фомке. Тот ничего не отвечал, и в сумерках даже блестел его глаз. Иосиф не знал, что дальше спрашивать, чем-то смущенный.

– А где Домна?

– Съехала.

– Куда съехала?

– В Раменье.

– Зачем?

– Что же ей здесь делать?

– Ну смотри!

– Что мне смотреть?

Оглянувшись и видя Фомку все на том же месте, Иосиф снова крикнул:

– А что ты делаешь?

Издалека донеслось:

– К празднику убираюсь.

Иосиф не знал, зачем он и спрашивал о Домне, думая только о вдовушке.