Том 2. Вторая книга рассказов

– Относительно природы не может быть вопроса, так она невероятно сказочна зимою, жить же я живу, как сам избрал: много работаю, имею близких друзей, всегда могу уехать.

– Да, вы очень близки с семьею Дмитревских?

– Отчасти и с ними.

– Вы очень дружны с Сергеем Павловичем, – я заметил. Адвентов улыбнулся.

– Вы очень наблюдательны.

– Да и Аделаида Платоновна сказывала.

– Ах, и Аделаида Платоновна говорила?

– Он очень милый, Сергей Павлович.

– Очень милый.

Соня тихо вошла в шубке и платке, сказав:

– Жозеф, – простите, я вас прерываю, – но ты должен идти со мною.

– Может быть, и я могу вас сопровождать? – вмешался Адвентов.

Помолчав, Соня сказала:

– Нет, вы оставайтесь.

– Как прикажете. Но не знаете ли, куда все девались? Право, это похоже на дворец спящей красавицы.

– Спит только Леля; Сергей Павлович играет с Виктором в шашки, отец Петр смотрит, а господин Егерев услаждает своим красноречием всех дам.

– Благодарю вас. Вы очень осведомлены.

– Я всегда осведомлена, это моя специальность.

– Очень удобная для вас.

– Выходит, что не только для меня. Ну, идем! – прибавила она уже одевшемуся Иосифу.

Соня быстро шла, волоча за собою Пардова по неровной еще снежной улице. Войдя в калитку, она остановилась у освещенного окна какой-то избы, шепнув: «Смотри!» В избе перед зажженной лампадой стоял Пармен, Арина и Фомка.

– Ты знаешь этих людей? – спросила Соня, вся дрожа.

– Тебе холодно? Конечно, знаю.

– Отчего у них горят лампады и свечи?

– Я не знаю. Завтра именины тетушки.

– В других избах темно. Ты хорошо их знаешь?

– Ну, еще бы!

– Смотри, что они делают.

Пармен положил к образам какой-то предмет, потом все трое сделали три земных поклона; Арина сняла одну из икон; по очереди приложившись к ней, опять ее поставили в образник и друг другу поклонились в ноги. Соня дрожала как в лихорадке.

– Это ужасно. Я так боюсь, Жозеф, ты не можешь представить.

– Я ничего не понимаю; чего ты боишься, Соня?

Они почти бежали по темной теперь улице, молча, домой. Какая-то закутанная женщина окликнула:

– Барин, Иосиф Григорьевич, это вы?

– Кто это?

– Это я, Домна. Барин, позвольте вам два слова молвить.

– Не теперь, не теперь.

– Выслушай ее, Жозеф, прошу тебя.

– Нет, нет! – Странно.

– Барин, сделайте милость, постойте минуту, – взывала девка.

– Нет, нет, не теперь.

И они снова пустились в свой бег. На ходу Соня, нависая на руку Иосифа, твердила:

– Мне страшно! Отчего ты ее не выслушал?

– Поверь, это был бы вздор. Ты ничего не знаешь. И Пармен, и Арина, и Домна – это все нужно знать.

– Ну и что же?

– Но я не могу же тебе этого сказать!

– Отчего не можешь?

– Наконец, это касается не меня.

– Отлично. Если не мне, то скажи отцу Петру: ты знаешь, какой это достойный человек. И сегодня же.

– Да, отцу Петру это можно.

– Это должно, а не можно.

Так они добежали, почти опоздав к обеду, тотчас после которого началась всенощная. Александра Матвеевна, сославшись на мигрень, не присутствовала на службе, как предсказывал отец Петр. Гости разместились свободно впереди, оставив глубину комнаты для крестьян и прислуги. Подавая кадило отцу Петру, Иосиф шепнул:

– После всенощной нужно поговорить с вами. Священник, взглянув с удивлением, промолвил:

– Всегда рад; тяготит что-нибудь?

– Вот именно.

Улыбнувшись, отец Петр благословил Иосифа и с большим против обычного велелепием начал свой возглас. Барин пел своим сладостным голосом, едва заметив, как упала без чувств Леля Дмитревская, тотчас же унесенная в свой покойчик. Сняв ризу, отец Петр торопливо стал расспрашивать Иосифа об его тяжести, не дождавшись даже ухода Пармена, тушившего свечи.

Клоня раскрасневшееся лицо, Иосиф делал свои признания, не видя улыбки священника. Прослушав, тот молвил:

– Прежде всего, не огорчайтесь слишком, это – дела очень обыкновенные и житейские. Как священнослужитель, не могу вас одобрить, но понимаю вашу слабость и, если хотите, падение. Если сможете, бросьте, но главное, не огорчайтесь и не отчаивайтесь. Относительно же тетушки вашей, так скажу, что это – дело ее совести, обратись они сами ко мне, я, может быть, и нашел бы, что сказать, вам же только повторю, что это дело их совести и вам огорчаться тут нечем.

Про виденное в избе у Пармена ничего не сказал отец Петр. Соня караулила Иосифа в коридоре, но как-то рассеянно выслушала его доклад о беседе с отцом Петром. Добавила тихо:

– Я думаю, Леля скоро опять ходить начнет.

– Как ходить?

Горбунья ничего ему не ответила, бесшумно пройдя в комнату больной.

IX

Соня ходила быстро по той же комнате, где вчера стояла с Иосифом, взволнованно говоря сидевшему поодаль Адвентову:

– Да, я вас не люблю, но знаю вас больше, чем вы это думаете, и я прошу, прошу вас помочь ему.

– Я очень рад, поверьте, Софья Карловна, но отчего вы уверены, что я могу что-то вделать. И откуда вы меня знаете?

– Читала же я вас, Господи! Не в том дело. Видите ли, ему необходима ame soeur; это смешное слово, но это – правда. Без сочувствия, без руководительства, без любви он погибнет здесь. А Иосиф – живая душа, которую грех бросать. Как это глупо выходит, что я говорю, но вы понимаете меня?