Том 5

Мой отец, что ныне занят
Лишь домашними делами,
Здесь, в горах, еще недавно…
(Но, быть может, не пристало
О столь низменных предметах
Толковать с ученым мужем?
Это ведь ничуть не лучше,
Чем на холст иль на рогожу
Нашивать парчу. Но, впрочем,
Чтобы время скоротать,
Можно ведь о чем угодно
Посудачить. Так что вы,
Даже будучи идальго
И законоведом, все же
Можете хоть малость скрасить
Скуку, слушая такого
Неуча, как ваш попутчик.)
Ну так вот, отец мой, Санчо,
Здесь в горах рубил деревья,
Сваливал потом их в яму
И сжигал, землей засыпав.
Я ж в корзинах, что сплетали
Мы из крепких прутьев ивы,
Уголь, выкопанный нами,
В город относил. Богатство
Этим способом нажив,
Мой отец в деревне нашей
Важным человеком стал.
В это время завелось
У меня знакомство в доме
Земледельца одного.
Это был отец Антоны.
Как-то в полдень я к нему
Заглянул и дочь его
Посреди двора увидел.
В каменной лохани, взбив
Пену мыльную, она
Простыни в тот час стирала.
Как ее изобразить мне?
Рукава рубахи белой
Закатав, Антона руки
Обнажила, и они,
Мраморные у запястий,
Утолщались постепенно,
Так что мог бы их сравнить
Со свечами, что из воска
Золотистого отлиты.
Пряди шелковых волос
Сетка стягивала туго.
Из-под узелков ее,
Где серебряные нити
С черными переплетались,
Выбегали две косы,
Золоту которых солнце
Позавидовать могло бы,
А сиянью глаз — все звезды.
Ожерелье обвивало
Шею, и она была
Перламутровой, как будто
Жемчуг здесь-то и родился.
Из-под рук Антоны брызги
Вылетали, и, хоть это
Лишь снежинки были, мне
Стрелами они казались.
Не подумал бы я сам,
Да и от других не слышал,
Что любовь стрелой из мыла
Может ранить человека
Сильного душой и телом.
Смахивая брызги пены,
Я сказал прекрасной прачке:
«Лучше бы ты убрала
Свой прозрачный лук, который
Снежною разит стрелою».
Заалевшись от смущенья,
Подняла глаза Антона.
Но, измазанные сажей
Щеки увидав, она
Усмехнулась: «Я слыхала,
Что любовь теперь в Гвинее
Поселилась. Так, должно быть,
Вы приехали оттуда,
Если взмылки показаться
Вам снежинками могли».
Вспыхнула моя душа!
И от нежных переливов
Голоса ее во мне
Так все сжалось, что и сьерру
Позабыл я. И уж после
Я, отмыв лицо, надел
Новый плащ, жилет и куртку
И короткие штаны.
Заодно купил и шляпу,
И в узорчатой сорочке,
Грудь которой украшали
Двадцать золотых шнуров,
Я два воскресенья в церкви
Не сводил с Антоны глаз.
А ко дню святого Хуана
Под окном ее цветник
Я взрастил и вывел охрой:
«Госпоже моей от Мендо».
Кровь во мне кипит, когда
Вспоминаю этот праздник,
На котором мы плясали,
На котором ей свои
Кастаньеты отдал я.
(Поневоле сокращаю
Свой рассказ, — уж виден город.)
Так мои страданья были
Сладостны, что я за них
Благодарен и сомненьям,
Разжигавшим их. К согласью
Мы пришли с отцом Антоны.
Наша свадьба началась
Празднеством, но мне оно
Горькой мукой показалось,
Так как не было, пожалуй,
Дня столь длинного и ночи
Столь короткой. Впрочем, я
И не спал в ту ночь. Бесчестье
На себя бы я навлек,
Если б вздумалось уснуть мне.
А когда заря явилась,
Жгучей завистью полна
К дивной красоте Антоны,
Я в раю из роз и лилий
Самого себя увидел.
Уголь перестал отец мой
Обжигать. Смерть унесла
И отца и мать Антоны.
За беду считать ли это?
Вам судить. Пошла иначе
Жизнь и у меня. Достаток
Мой велик: землей владею
И стада держу. Ни в чем
Не нуждаюсь я, однако
Мало этого мне, так как
Не могу моей Антоне
Королевства подарить.
Все ж то золото и ткани,
Что еще не преподнес ей,
Возмещаю я словами
Ласковыми и вниманьем —
Драгоценностями каждой
Честной любящей жены.