Мария Евгеньевна родилась и выросла в Тарту; немецкий язык с детства был ее вторым языком. Ее отец Е. В. Пассек, профессор истории римского права, был в свое время первым выборным ректором Юрьевского университета; мать ее была сестрой известного писателя А. В. Амфитеатрова. Образование она получила на Высших женских курсах В. Герье в Москве; ее дипломная работа была посвящена философии Владимира Соловьева. Доброта, отзывчивость, радушие, чувство юмора, совершенная свобода от какой бы то ни было официальности — такой запомнилась она всем, кто ее знал. Литературные вкусы ее были живы и индивидуальны: высоко ценя великих классиков — без поклонения, но со свежей человеческой непосредственностью, — она умела любить и писателей небольших, малоизвестных или забытых. Глубоко зная Гете и Томаса Манна, она не скрывала своей привязанности к таким поэтам безвременья, как Арно Хольц и Цезар Фляйшлен; восхищаясь Пиндаром и Цицероном, переводила Трифиодора и Колуфа, а на вопрос, нравится ли ей Цветаева, отвечала: «ведь мы большего ожидали от Надежды Львовой».
Русский читатель знает ее переводы только из античных авторов — поэтов и прозаиков. Но начинала она не с них. Еще около 1920 года она полностью перевела «Конрада Валленрода» Мицкевича; перевод сохранился, и в нем уже видна твердая и умелая рука. Вероятно, в ближайшие годы были сделаны и публикуемые переводы из Тютчева на немецкий язык. Печатаются они по копии, сделанной нами с рукописи Марии Евгеньевны еще при ее жизни; сама она разговаривала о них редко, считая их как бы личным своим делом — данью любви дорогому ей поэту.
Переводы М. Е. Грабарь-Пассек очень точны — здесь они верны лучшим традициям немецкой переводческой культуры. Интересен прием, примененный в переводе «Молчи, скрывайся и таи…»: не имея возможности поместить немецкий эквивалент рефренным словам «…и молчи!» в конце стиха, она переносит его («Nur schweigend…») в начало стиха. (Так же поступил в свое время В. Курочкин, переводя «Безумцев» Беранже и начиная каждую рефренную строку словом «Человечеству…».) К сожалению, переводчице не удалось аналогичным образом компенсировать невозможность немецкого аналога концовке «…Самоубийство и Любовь!». Мелкие неточности учащаются там, где стих приходится «подтягивать под рифму», — обычное дело в поэтической практике. Здесь же оказываются два самых заметных стилистических срыва: «schlürfe seine Well’» (вместо «…возмутишь ключи — питайся ими…») и «brüht der Nebelbang» (вместо «туман, безвестность впереди»). Некоторую тяжесть переводу придают слишком частые усечения (lieb’, schön’res, особенно zwei Götterbild’) и далекие инверсии (du в начале «Silentium!», начало третьей строфы «Mal’aria») — трудно сказать, намеренная ли это передача архаичности тютчевского слога или привычка к более свободному порядку слов русского языка.
Особый теоретический интерес может представить перевод «Из края в край, из града в град…». Еще Тынянов в статье «Тютчев и Гейне» (1922; была ли М. Е. Грабарь-Пассек, переводя Тютчева, знакома с этой статьей, сомнительно) отметил, что это тютчевское стихотворение представляет собой переложение «Es treibt dich fort von Ort zu Ort…» Гейне («Новые стихотворения», раздел «Разное», цикл «Трагедии», иронически завершающий серию стихов к «Серафине», «Ангелике» и т. д.), причем Тютчев делает свой оригинал пространнее и патетичнее[232]
. Этот пафос сохраняется и в «обратном переводе» М. Е. Грабарь-Пассек: такие разговорные обороты Гейне, как «…du weisst nichtВ заключение упомянем об одном любопытном совпадении. Дядя М. Е. Грабарь-Пассек, А. В. Амфитеатров (близких контактов между ними никогда не было), долго живший в Италии, составил, по-видимому, еще в дореволюционные годы антологию стихов русских классиков об Италии в своих итальянских переводах[233]
: Батюшков, Баратынский, Козлов, Тютчев, Вяземский. Стихом он не владел, переводы его — прозаические (или, как сейчас сказали бы, «верлибром»), но точные и выразительные. Из Тютчева здесь переведено 12 стихотворений — больше, чем из кого-либо другого. Приведем начало двух: одного — в котором выбор его совпал с выбором М. Е. Грабарь-Пассек; другого — чтобы показать, как тщательно сделанный прозаический перевод сам собой обретает своеобразный ритм.