Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Переводчик, который был самым свободным в «Энеиде», оказался самым буквальным в стихотворных сентенциях, цитируемых Сенекой. Что это значит? Это значит самое главное для переводчика: умение воспринимать переводимый текст как целое и передавать в переводе именно те структурные особенности, которые делают его целым. Целым является и эпос в 10 000 строк, и сентенция в одну строку, и только целообразующие элементы и отношения будут разными. Если переводчик этого не чувствует, то произведение в его руках рассыпается на отрывки, абзацы, фразы, из которых каждая внутренне законченна и точна, но все тянут в разные стороны. Некоторые произведения такого перевода и требуют: последняя законченная работа Сергея Александровича, трагедии Сенеки (изданные уже посмертно в 1983 году), — это россыпь стихотворных сентенций и броских описаний, здесь он каждый стих переводит с такой же завершенностью, как и в афоризмах о скупце, и это совершенно уместно. Но такие памятники — редкость, обычно же перед переводчиком лежат пространные произведения, в которых нелегко уловить ту сеть соотношений, расходящихся до капилляров отдельных фраз, которая требует от переводчика полной точности и за это дает ему право на вольную естественность в остальном. Вот это чувство целого и дает жизнь переводам С. Ошерова: именно отсюда то ощущение новизны, с которым мы, филологи, прочитали в его переводах такие (далеко не впервые переводимые) образцы античной литературы, как «Энеида» Вергилия и «Анабасис» Ксенофонта.

Но «как требует текст» — это лишь одна сторона проблемы, которую решает каждый переводчик. Вторая сторона называется: «как требует спрос». Если памятник имеет право требовать, чтобы читатель приложил усилия к его пониманию, то и читатель имеет право требовать, чтобы переводчик ему в этих усилиях помог. А читатели бывают разные, более подготовленные и менее подготовленные; соответственно и переводы бывают разные, приближающие читателя к памятнику и приближающие памятник к читателю. И у того, и у другого отношения к переводу есть достойные всякого уважения традиции в прошлом. Каковы они — это С. А. Ошеров показал на небольшом, но выразительном материале в докладе «Греческая эпиграмма в русской поэзии» (на IX конгрессе Международной федерации переводчиков в Варшаве в 1981 году; это — результат его работы над «Античной лирикой в переводах и переложениях русских поэтов», приложением к антологии «Парнас» — М., 1980). Здесь одну из этих традиций он называет «французской», другую «немецкой». В смене эпох русской культуры спрос на них чередовался, названия их менялись, в наши дни первый тип перевода любят называть «творческим», а второй — «буквалистским». Каждый из этих подходов имеет свои крайности, часто смешные, но иногда великолепные. Смешные крайности — такие, когда в переводе нельзя ничего понять, не заглянув в подлинник, и такие, когда в переводе все прекрасно и понятно, но не имеет ничего общего с подлинником; все это многократно поминалось в переводческих дискуссиях наших дней, и в примерах нет надобности. Но нельзя забывать и о том, что такой же крайностью буквалистского перевода (на фоне тогдашней, и не только тогдашней переводческой традиции) была «Илиада» Гнедича, ставшая гордостью русской литературы. А как представить себе аналогичную крайность противоположного, творческого перевода? Переводчик-филолог не мог не задаваться этим вопросом; из таких размышлений и выросла последняя статья С. А. Ошерова, затерянная в сборнике «Античность в культуре и искусстве последующих веков» (М.: ГМИИ, 1984; кто не поленится отыскать ее, тот не пожалеет): «„Tristia“ Мандельштама и античная лирика». Эти стихи Мандельштама никто не называл переводами и все ценили за оригинальность — и только сам автор ощущал их как «творческие переводы» с языка вечности на современный язык. Так традиционная тема «античные мотивы у такого-то» становится неожиданной частью проблемы «перевод в мировой культуре».

«Как требует текст» и «как требует спрос» — эти два подхода скрещиваются, и то место, где они скрещиваются, хорошо известно каждому литератору: это редакторский стол. Именно здесь устанавливается равнодействующая между культурой переводимой и культурой переводящей; именно здесь кроме чутья и вкуса становится необходима наука филология. Редактор перевода должен быть филологом; если это далеко не всегда так бывает, об этом можно только пожалеть. С. А. Ошеров много лет был редактором издательства «Художественная литература»; это много значило для него самого, а как много это значило для издательства, знают не только его непосредственные сотрудники («тот, кто никогда не лжет», называли его в издательстве), но всякий, кто следил за переводными изданиями «Художественной литературы» 1960–1970‐х годов. Пишущему эти строки не раз приходилось работать с Сергеем Александровичем и как редактируемому, и как редактирующему, и как соредактирующему, и я могу только подтвердить: каждая такая работа была образцовым уроком практической филологии.