Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Есть тип перевода, при котором образ переводчика бросается в глаза и врезается в память. С. Ошеров предпочитал противоположный тип. Искусство перевода есть «искусство самообуздания, самодисциплины, самопожертвования переводимому автору. Для этого оно существует», — писал он в ответах на анкету Болгарского союза переводчиков[236]. Это тоже было не только творческой, но и жизненной установкой. Жизнь его была тихая: неширокий круг друзей, книги, музыка; и в тех, и в той — спокойствие и ясность: Пушкина он любил больше, чем Лермонтова, Моцарта — чем Бетховена, прозу Цветаевой — больше, чем поэзию. К этому прибавились поездки — сперва по России, а когда жизни оставалось уже немного, то и по Европе. «Анабасис» он переводил в доме творчества над Севаном, невдалеке от пути Ксенофонтовых греков. Жизнь тихая, но не легкая: евреев у нас не любили. После университета он преподавал немецкий в сельской школе, в аспирантуру поступил с нескольких заходов, диссертацию его переголосовывали дважды, шрам в душе остался на всю жизнь. А потом пришла болезнь, о ней он мало говорил и все время помнил. За месяц до смерти он пишет:

Все было: тишина библиотек,
И Малый зал, и белый храм Успенья, —
В уверенном спокойствии владенья
Я обретал себя как человек.

В искусстве старших, в ремесле коллег

Я постигал нелегкое уменье,
Не искажая древние творенья,
Переводить их в наш нелегкий век.

Так становился я самим собой,

Ища язык эпох, столетий, стилей,
И вот Петрарка, Гете, и Вергилий,

И Сенека — подарены судьбой,

Плоды моих бесчисленных вигилий,
Не прерванных пришедшею бедой.

(«Сонет лежал в папке с недописанным переводом речи Демосфена — на дне ее», — приписывает Инна Алексеевна Барсова, жена, помощник и ближайший друг Сергея Александровича.)

МИХАИЛ ГАСПАРОВ: ТРАДИЦИЯ И ЭКСПЕРИМЕНТ

Я получил от М. Л. Гаспарова первое издание «Записей и выписок»[237] со следующей дарственной надписью: «Дорогому Стефано от вышенарисованного[238] — его первый вненаучный опыт. М. Г. Москва. V. 2000». О том, что книга носила не научный, а творческий характер, М. Л. предупредил еще в письме конца 1999 года: «Конец года — время тяжелое и хлопотливое, как и у Вас. Из необычных тяжестей было чтение корректур моей ненаучной книги „Записи и выписки“ (частично печатались в „Новом лит<ературном> обозрении“) — 400 страниц за 4 дня». Было ли это действительно его первым «вненаучным» («ненаучным») опытом? Далее в той же книге, в главе «Переводы» (с. 319–326), М. Л. шутливо объясняет, что он не пишет оригинальные художественные сочинения, потому что рассуждает как старушка Булгакова: «А зачем он написал пьесу? Разве мало написано? Век играй, не переиграешь» (с. 319). Но правда ли и то, что М. Л. не писал ничего своего до «Записей и выписок»?

В этой связи следует задаться вопросом, как расценивать его переводческую деятельность. С одной стороны, М. Л., безусловно, применял научный подход и к теории, и к практике художественного перевода (см. его многочисленные работы о теории и об истории русского поэтического перевода). Еще в 1981 году его ученица В. В. Настопкене напечатала статью о разработанной М. Л. методике измерения точности перевода, где применялись «коэффициенты точности и вольности»[239]. С другой стороны, если внимательно изучить все результаты его переводческой деятельности (а они тщательно описаны в вышеуказанной главе «Переводы»), картина представляется гораздо более сложной и разнообразной.

Как мне кажется, процесс определения переводческого кредо М. Л. развертывался в прогрессивном расшатывании принципа дословной передачи переводимого текста, что предусматривает новый, я бы сказал, художественно-вольный принцип верности оригиналу. Работа Гаспарова-переводчика — это постоянный поиск нового, искреннего и даже творческого подхода к передаче иноязычной поэзии, который в итоге приведет к поискам методов переложения стихов русских классиков «со стиля на стиль» (см. ниже).

В начале этого пути в работах М. Л. появляется практика добавления развернутого пересказа к дословному переводу. Данный подход, который предшествует поискам принципов перевода «со стиля на стиль», имеет интересный аналог в другой отрасли литературоведческой работы М. Л. — в его комментариях к поэтическим текстам О. Э. Мандельштама[240]. Здесь перед нами до известной степени живое сюжетное повествование, которое развивается параллельно с анализом развертывания лирического творчества поэта. Я бы назвал этот труд «художественными комментариями».