Том 5. Переводы. О переводах и переводчиках

Работа с древними текстами дала М. Л. повод для разностороннего применения коэффициентов точности и вольности. Разыскания в стилистике, в том числе и внимание к вопросу об архаизации и вульгаризации стиля, привели к очень разнообразным и порой экспериментальным решениям, а практика редактирования чужих переводов заставила упражняться в преобразовании стилистики и художественного оформления переводов. Особенно волновал М. Л. вопрос о сжатости речевого материала: в конечном счете он стремился к идеалу ясности и краткости, и стремление это пронизывает и все его научное творчество, от стиховедческих работ до статей о русской и античной поэзии. Такая тенденция, как мне кажется, имела двойную мотивацию. С одной стороны, она, конечно, была обусловлена требованиями научного дискурса: все литературоведческие тексты М. Л. написаны в соответствии со строгими принципами научной строгости и ясности. С другой — сам по себе литературный вкус М. Л. был склонен к точности и доступности восприятия поэтического выражения, порой доходившим до лаконического минимализма.

Последнее утверждение становится более очевидным, если проследить дальнейший путь Гаспарова-переводчика. Придя к выводу, что стремление в переводе соблюсти именно законы стиха — от рифмы до нахождения формального и функционального эквивалента размеру подлинника в переводе (вопрос этот, между прочим, он тщательно изучал в анализе как метрического репертуара русской поэзии, так и семантического ореола размеров) — неизбежно приводит к отказу от точной передачи смысла, М. Л. стал стремиться к максимальной точности путем отказа от рифмы и метра, передавая иноязычные метрические стихи свободным стихом. Он сам признается: «Таких переводов — „правильный стих — свободным стихом“ — я сделал довольно много, пробуя то совсем свободные, то сдержанные (в том или другом отношении) формы верлибра; попутно удалось сделать некоторые интересные стиховедческие наблюдения <…>. Сперва я сочинил такие переводы только для себя» (с. 325). Тут, конечно, любопытно отметить, что М. Л. говорит «сочинил», что являет во всей полноте сугубо творческий характер самого опыта. Но еще интереснее выглядит следующее его утверждение касательно переводов из Лафонтена: «Опыт показывает, что любой перевод европейской басни традиционным русским стихом воспринимается как досадно ухудшенный Крылов; а здесь важно было сохранить индивидуальность оригинала» (с. 325, курсив мой. — С. Г.).

Именно верлибр (а не вольный ямб), считает М. Л., позволяет уловить, определить и сохранить индивидуальность оригинала. Одновременно, как мне кажется, выбор такого стиха обусловлен оригинальным характером переводческих решений самого М. Л., чье стремление к точности осуществляется посредством вольности стихового оформления. Данную творческую задачу М. Л. реализует — уже по-разному — в ряде переводов из разнообразных авторов (Пиндар, Мильтон, Донн, Еврипид…), но особого внимания с этой точки зрения заслуживает переложение верлибром «Неистового Роланда» Л. Ариосто[241], учитывающее также и традицию пересказов рыцарских романов, популярную во всей европейской культуре, в том числе и в русской. Перед нами труд, который, разумеется, основывается на научном подходе, но уже вырывается за рамки научности, переходя в область литературного творчества. Предвосхищая некоторые заключения, можно отметить, что М. Л. подошел к стихотворному переводу, следуя по стопам лучшей традиции русской поэзии — линии Жуковского и Гнедича — и перекладывая иностранные тексты на лад новой (по мнению М. Л.) современной русской поэзии, отказываясь при этом как от формального, так и от традиционного функционального эквивалента стиха (становится ли у него верлибр таким функциональным эквивалентом?).

Стоит упомянуть, что, несмотря на все отрицания, на самом деле М. Л. писал оригинальные стихи. Они были изданы посмертно[242], кроме одного — «Калигула» появился в тартуской газете «Alma mater» (1990, № 2). Первые шесть стихотворений входят в цикл «Стихи к Светонию» и, очевидно, навеяны произведением Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей», которое М. Л. переводил в начале 1960‐х годов. Этот прецедент интересен, так как он подтверждает стремление М. Л. сочетать переводческую работу с оригинальным творчеством уже на достаточно раннем этапе. Можно еще отметить, что стихи эти были сочинены классической русской силлабо-тоникой (кстати, с очень интересным применением неточной рифмы), в то время как впоследствии М. Л. решил проводить «эксперименты» свободным стихом.