Тополь цветет: Повести и рассказы

— У меня Женька сбесилась совсем: проводила в школу, в интернат, а она через две недели вернулась и никак не едет обратно. Сговорили в Чехово, в санаторий. Официанткой…

— Доучится. Теперь все доучиваются, — он вдруг почувствовал, что должен ее утешить.

— Степан, — сказала она, глядя ему в глаза, — а меня на ферму перевели. Всех, кто в полеводстве, по фермам распределили.

— Куда тебя-то?

Она оглянулась, будто толкнули.

— Вон твоя идет, — обронила скороговоркой и пошла к тыну.

— Мама! — крикнула Люська. — А мы дрова убрали и здесь кончаем!

От дома из-под ветел шла Татьяна — рыжие волосы ее светились в глухом сером дне, словно шелковые, над бирюзовым кольцом платка, лежавшем вкруг шеи.

— Ты куда же, подруга? — громко сказала она Алевтине, которая раздвигала лаз. — Давай побеседуем! — И была в ее тоне угроза.

Она-то, видно, и заставила Алевтину приостановиться и выпрямиться с усмешливым ожиданием в карих глазах.

Татьяна приблизилась, и Степан увидал, что была она бледна и дышала неровно, будто запыхалась бежавши. Люська теребила ее, говорила что-то, она не обращала внимания.

— Ты что в наш конец пришла — Бокановым помочь? — крикнула она все на той же ненатуральной, вызывающей ноте.

— Так ты про соседа не думаешь, — отвечала насмешливо Алевтина, — куда же ему с одной рукой, а Ирка внуками обложилась.

— Он и с одной рукой вон какие рамы связал — и Степана мово не звал. В третий телевизор с одной-то рукой лазит.

— Потому и третий, что одной лазит, тут двумя не управишься.

— Смотри-ка, к тебе не обратилися.

— Чтой-то ты на меня нападаешь, Таня? Осерчала за что?

— А за что мне тобой довольной быть? Тебя просили ко мне в напарницы? Да у меня в деревне на тебя глаза не глядят, а ты на ферме ко мне подбираешься. Ты что ко мне подбираешься?

Алевтину бросило в жар. Она сделала несколько шагов в направлении костра, сложила руки под грудью, сказала громко, ставя жирные точки после фраз:

— Очень нужно мне к тебе подбираться… Это ты ко мне подбираться должна! Попросили меня — и пошла.

— Попросили. Напросилась, скажи.

— А напрашиваться я не имею привычки — ни к бабам, ни к мужикам. Ко мне напрашиваются, верно…

— А ты не отказываешь. И дочку от стыда подальше отослала, — не очень логично сказала Татьяна.

Она стояла прямая, только слегка поворотив голову к Алевтине.

Был, видно, свой смысл в этой беседе, понятный обеим. Степан же видел, что обе распалялись все больше, и, не зная, что предпринять, смущенно покрикивал на ребят, все совавшихся с какими-то палками.

— Дочка как ездила по воскресеньям, так и будет ездить, она не помеха нам! — подытожила Алевтина.

— Бесстыжие твои глаза! Женька еще летом болтала, что глядеть на вас нету мочи!

— А ты, поди, пытала ее?

— Очень мне нужно! — взвизгнула Татьяна, и визг этот подействовал на Степана, словно удар в лицо.

— Ладно, ступай, ступай домой! — замахал он на нее.

Но ее уже никто не мог бы остановить:

— Очень мне нужно! Да я ваше подлое семя к дому близко не подпущу! Завелась одна паскуда на деревне — всю деревню срамишь.

— Ты гляди, какая дева непорочная, какой домок чистенький! Да вы-то давно по уши в дерьме сидите! Степан женился — его еще «Аграфенович» звали, а с кем мать его прижила — неизвестно!

Женщины стояли друг против друга и кричали уже во весь голос.

— У тебя много совести, потому, может, и гонишь меня отсюда, что к Боканову ревнуешь! — заорала вдруг Алевтина, глядя почему-то на Степана, а не на Татьяну.

Степан растерялся. И потому, что самого не раз донимала эта подлая мысль, стало тягостно, тошно — возможно, все уже знали это.

Ириша Боканова пролезла в тын, подбежала к Алевтине, схватила за плечи и тоже запричитала в голос:

— Уймитесь, бабы, уймитесь, ты-то, ты-то, Алька, уймись, ну, ей обидно, она матка, пойдем, пойдем отседова…

И тянула Алевтину за руку, за плечи, уже плачущую, красную, исступленно кричавшую что-то.

Татьяна повернулась к костру. Подняв лицо и не глядя в сторону Бокановых, она все шептала про себя, бурчала, и смотреть на нее было нехорошо.

— А, ступайте вы, мать вашу за ногу… — выругался Степан и побрел из сада.

16

Алевтина верно сказала: был такой случай, что записали ему в документах «Аграфенович». Пришел он в сельский Совет, а там спрашивают: «А по батюшке как писать?» Секретарь и сказал делопроизводителю: «А пиши Аграфенович», — в насмешку, видно. Все знали, что не было у Степана Леднева отца и никто не мог бы его указать.

Так и ходил до фронта в Аграфеновичах. А там все переменили. Нашлись хорошие серьезные люди, сделали ему отчество по деду: «Иванович».

Степан не помнил, чтобы мать его звали Грушей, Грунечкой — только Аграфеною. Была она старшей сестрой в большом семействе Ледневых. Бабушка Наталья, щупленькая, болезненная, померла рано, все хозяйство держалось на Аграфене. Четыре сестры ее вышли замуж, разъехались по ближним и дальним сторонам, одна в Ленинград попала с братом, Аграфена же со Степаном осталась в доме деда.