Читаем Топологии Миров Крапивина полностью

«Чудо и красота рождались при слиянии чёрного и белого. Самое странное, что, сплетаясь, они не теряли себя, дополняя и возвышая друг друга. Внезапно резкий визг рассёк мелодию, чёрное и белое рванулись друг от друга, отрываясь с кровью, с предсмертным воплем, с воем, в котором гибла, свёртываясь, как кровь от яда, мелодия. Всё гибло, всё рвалось, набухая лютой враждебностью. И там, где с тягучей кровью, с хрипом разорвалось единое, возникло — серое. Бесформенное, словно клубок извивающихся щупалец…»

«Чёрная Книга Арды», стр. 350

Сразу же появляются «Мысли вслух»: Блёклая Звезда — на разрывах Белой и Чёрной, являющих вообще-то единую сущность, стало быть — на ранах единства, стало быть — ШРАМ на Звезде; Шрам — стало быть — Дорога!

Прямые аналогии:

· Звезда — Кристалл

· Блёклая — Дорога

· У Блёклой Звезды — 5 цветов (лучей), откуда следует — Пять Дорог.

5 Дорог, а Те, Кто Велят, боятся числа 5. Уж не из-за этой ли тайны?! Ведь, узнав 5 Дорог — надо ли искать Шестую — Мост! Опять всё непросто!..

(5 разрывов — 5 шрамов — 5 Дорог. По моему — логично…)

Но, чтобы завершить эту главу на более оптимистической и менее «сюрреалистической» ноте — приведу в завершение песню Антона Эррандала «Безлюдные Пространства»:

Безлюдные ПространстваШёпот Безлюдных Пространств стынет в душе,Тени Кристалла проносятся по берегам,Тех, кто хотел войны, прогнали взашей,Тех, кто другой, здесь ещё не ступала нога,Только звенит трель монотонных цикадИ вездесущие дети пытаются вплавьВыбраться на остров игр и засадПрежде чем возвратиться во взрослую явь.Здесь нет дорог, тропы травой заросли,Здесь никогда не слышно рёва машин,Здесь нету места отраве нашей Земли,Здесь место для тех, кто будет другим…Я много раз видел всё это во снах,Мысли мои словами оттуда звенят,Я хоть сегодня сделать готов первый шаг,Только не знаю — примут ли там меня.Звёзды чужих миров я видел не разИ уж давно одной ногой на пути,Но в моих мыслях яд земных парафраз,Как я смогу с ними барьер перейти?Если бы быть чистым душой, как они,Дети, не знающие преград и замков,Я бы играл с ними все летние дниИ засыпал рядом под трели сверчков.Но на душе шрамом Дорога лежит,И устремляет мысли движенье вперёд…Нет, не судится в Пространствах свободных мне жить,Если Дорога туда меня не приведёт.Плиты сменяются пылью, за пылью асфальт,Здесь неизвестно понятие Ночи и Дня,Если трава начнёт по коленям стегать,Значит, Дорога всё ж отпустила меня,Значит, Дорога благословила меня.Антон Эррандал<p>Глава 5</p><p>Детское Творчество</p>

Да, именно так — «Творчество» с большой буквы. Потому что под ним я подразумеваю не рисование, не лепку и не выпиливание лобзиком из фанеры, а нечто совсем даже непохожее, особенное. Попробую пояснить.

Когда ребёнок своими руками сделает модель кораблика или аэроплана — это вызывает у взрослых приступ умиления. Но приступ чего способно вызвать у взрослого, когда малыш на созданном им самолёте взмоет в облака?! Или сам оборотится вдруг самолётом и отправится вмешиваться в Пограничный Конфликт на Полуострове?! Или обретёт способность ходить пешком по параллельным мирам, отправляться в глубины времени простым поворотом ручки будильника, превращать кого-то в кого-то другого?!..

Шок? Хаёш? Террор? Кому что удобнее…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику
От Шекспира до Агаты Кристи. Как читать и понимать классику

Как чума повлияла на мировую литературу? Почему «Изгнание из рая» стало одним из основополагающих сюжетов в культуре возрождения? «Я знаю всё, но только не себя»,□– что означает эта фраза великого поэта-вора Франсуа Вийона? Почему «Дон Кихот» – это не просто пародия на рыцарский роман? Ответы на эти и другие вопросы вы узнаете в новой книге профессора Евгения Жаринова, посвященной истории литературы от самого расцвета эпохи Возрождения до середины XX века. Книга адресована филологам и студентам гуманитарных вузов, а также всем, кто интересуется литературой.Евгений Викторович Жаринов – доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Московского государственного лингвистического университета, профессор Гуманитарного института телевидения и радиовещания им. М.А. Литовчина, ведущий передачи «Лабиринты» на радиостанции «Орфей», лауреат двух премий «Золотой микрофон».

Евгений Викторович Жаринов

Литературоведение
Михаил Кузмин
Михаил Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — поэт Серебряного века, прозаик, переводчик, композитор. До сих пор о его жизни и творчестве существует множество легенд, и самая главная из них — мнение о нем как приверженце «прекрасной ясности», проповеднике «привольной легкости бездумного житья», авторе фривольных стилизованных стихов и повестей. Но при внимательном прочтении эта легкость оборачивается глубоким трагизмом, мучительные переживания завершаются фарсом, низкий и даже «грязный» быт определяет судьбу — и понять, как это происходит, необыкновенно трудно. Как практически все русские интеллигенты, Кузмин приветствовал революцию, но в дальнейшем нежелание и неумение приспосабливаться привело его почти к полной изоляции в литературной жизни конца двадцатых и всех тридцатых годов XX века, но он не допускал даже мысли об эмиграции. О жизни, творчестве, трагической судьбе поэта рассказывают авторы, с научной скрупулезностью исследуя его творческое наследие, значительность которого бесспорна, и с большим человеческим тактом повествуя о частной жизни сложного, противоречивого человека.знак информационной продукции 16+

Джон Э. Малмстад , Николай Алексеевич Богомолов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное