Тоска по Лондону

— Любезный, не учите меня жить, окей? И вникните в тот простой факт, что я давным-давно выпал из национальных рамок и при всем желании не втиснусь обратно.

— Когда вашему народу не грозит беда, вы можете делать, что вам угодно. Можете ссориться с женой, жить с гойкой, писать свои книги, которых никто не понимает, выпадать из национальных рамок или еще как-нибудь разыгрывать сумасшедшего, это ваше личное дело, пожалуйста, никто вам слова не скажет. Но когда ваш народ в таком, извините, говне, как сейчас, и все сорвалось с мест, и нет никакой зищиты, у вас нет выбора, если, конечно, вы тот, за кого всю жизнь старались себя выдать. А если не тот, то… Арон! — вдруг крикнул он, поворачиваясь к обелиску, но глядя поверх в синие тучи. — Посмотри на него, Арон! Он навестить тебя пришел. Как трогательно, а? Он, наверно, весь мокрый от доброты. А ты хочешь его здесь, Арон, когда он говорит то, что сказал? Ты говорил бы с ним при жизни? Позволил называть себя другом? Дай знать, что ты о нем думаешь, Арон, не стесняйся!

— Прекратите эту декламацию, — сказал я, холодея непонятно от чего. (Что вы ко мне прицепились? Я даже языка не знаю. Вы настоящий верующий еврей, почему бы вам не представлять наш народ, если это так уж необходимо?

— Арон, посмотри на него, посмотри на этого умника! А потому, молодой человек, что наши люди за эти проклятые годы сильно изменились, и они назвали ребе вас, а не меня или другого, кто говорит на идиш и знает молитвы. Почему-то они считают, что сейчас важнее говорить по-английски. А если они ошиблись, то в этом виновато такое идиотское время, когда у них нет лучшего выбора. Так что же вы им прикажете делать? Вам они, по крайней мере, доверяют, вам же ничего не нужно, кроме ваших дурацких книг на русском языке. Так вы посмеете отказать своему народу, когда он приходит и просит представлять его в лихую годину?

* * *

Ну, денек!.. И некуда деться. Ну некуда, ни единой души живой!

Остановись. Расслабься. Все пройдет. Пройдет и это. Вот твой город. Мы вместе, все, сколько нас ни было. Ты не один. Пошли.

Город мой, город… Разнесчастный титский город. Скрываю от себя, обманываюсь, что ты не титский, дух твой независим, лик не изменился… Лгу. Это не лик — маска. Две власти потрудились на совесть и, кажется, грядет третья. Выпотрошили тебя, и набили новым фаршем, и наложили грим. Представляю, каким ты был до, коли так изменился уже на моих глазах после…

При первой встрече ты был чужим и чуждым. Заграничным. Чист, холоден, пустынен. Поезд мчался улицами — что за зрелище! Проносились невиданные фасады, высокие оконные проемы, кованые решетки, все разные, непохожие друг на друга. Альбомы делать из одних твоих решеток, ниш, оконных проемов… В утреннем тумане мелькали просвеченные солнцем улицы, узкие, чинно подметенные. Фонарщики гасили газовые фонари.

В те времена незнакомые люди на гулких улицах приветствовали друг друга дружелюбно. Но не дружелюбие нужно было титским властителям. С евреями все решилось чужими руками. Поляков выслали вон. С кровью отрывали от родных камней и могил. Четырнадцать процентов населения составляли немцы. Ты, Эвент, скажешь, что они радостно наблюдали за кровавой вакханалией? Да, они ушли с оккупантами, вынуждены были после того, что натворили здесь службисты рейха. Но где старая украинская интеллигенция? Украинцев титская власть в город поначалу не допускала. Зато навезла из российской глубинки целые заводы с рабочими и их семьями. И как же трудно приживались бедняги из просторных, грязных российских дворов с их дровяными сараями и дощатыми сортирами в твоем опрятном каменном царстве, словно в ссылке ради имперских целей…

Приторно сладко балакая по радио на украинський мови, титская власть делала свое дело. Ей нужна была опора в свирепой борьбе с украинским освободительным движением. Другие власти тоже хороши, но уж эта!.. Дружба народов? О, да, будем говорить, и петь, и плясать дружбу. А насаждать (рознь. Нам властвовать надо. Пока вы, народы, при своих национальных предрассудках, никуда вам от нас, подлецов-политиков не деться. Вы будете ссориться — мы будем мирить. И — властвовать.

Нации, расы и религии, пред властью заискивайте, друг друга бейте, режьте, стреляйте! Урррррраааааа! Карррауууул!

А тут еще синий день… и перестрелка с Доком… и тот старый поц, не знаю, правду он говорил или нет, я с ним двумя словами не перекинулся, на похоронах тещи за кадиш расплачивалась жена. Но, если наврал на девяносто процентов, то и оставшимися я сыт по горло. Не симпатизирует он мне ни на грош, это, стало быть, не комплиментарная болтовня. Из ума он далеко не выжил, такие уходят в сознании и с усмешкой на губах. Неужто так опустошены ряды? Одни беспомощные, на заклание, и — нате, нашли лидера!