Тоска по Лондону

Неприкаянность такая, что хоть на тумбу залезть и окаменеть в памятник себе самому. Замечательно экономный был бы способ захоронения, только нескромный. Опять же, сооружение тумбы грозило бы стать делом жизни, а как же деяния? Да и на что нам памятники… Не скажет ни камень ни крест где легли во славу мы русского флага. Не кровавой тряпки с загогулинами в углу, словно кот нагадил, а того, старого, опрятнейших цветов, он некогда воистину реял и на нем видна была пролитая кровь, а этот хоть целиком вымочи, он и вымочен, капает с него, реками хлещет, но я-то за него после всего, что знаю, ни капли, никогда!..

А вот и Алма-Матер. Носит же меня сегодня…

Толпа, перекрыв движение, обменивается комплиментами. Пошел процесс, пошел! Громадный, неуклюжий, скрипучий, как выше замечено, поворот руля, но, судя по всему, мы не вписываемся…

Постоял, послушал, пошел. Шагал и орал гимн в самой его первой редакции, как мне ее вдолбили в детстве, и так она хорошо у меня в голове улеглась!

В первый раз я схлопотал по роже у управления милиции и даже не оглянулся на того, кто меня огрел, так как имею счастливую способность делая дело, на мелочи внимания не обращать. Во второй раз ударили дважды у Дома учителя, то есть практически принялись бить. Я стал шепелявить, из носа тоже закапало, но не унимался и, как заправский массовик, выводил с возрастающей яростью: «Славься, отечество наше свободное, дружбы народов надежный оплот…»

У почты стояли менты, серенькие с красненьким хранители тел, но за мною уже шла смеющаяся толпа, а тот, кто у Дома учителя мне врезал, на ходу блеял что-то плаксиво-извиняющееся и хватал мою правую своей левой, потому что в правой нес дубину, как символ своего прозрения и того, что никому не уступит чести быть хранителем моего тела. Еще один доброволец. Но классика стремится к триадам, не миновать мне беды…

Менты рассосались. Значит, инструкция — сильно не встревать. Если встревать, то не сильно — на одного, на двух. А тут толпа.

Возле университета заварился стойкий митинг, речи пошли о дружбе, и я со своими фонарями стал не нужен. Кровь не шла, но лицо саднило все больше. Кто-то меня подталкивал к трибуне, и я повиновался, но по кривой, и так незаметно выбрался из толпы.

Куда от этих пестрых знамен?

А вот куда — к Первозванному с его безалаберной и милой женой. Это в противоположном направлении. И нет гарантии, что визит желателен. Но попытаюсь, уж очень нужно.

Первозванный читал в рукописях меня, а я его. Мы критиковали друг друга, и подбадривали, и внушали, что рождены писать, как-то забывая при том, что от ремесла сего воздерживаться следует, как от наркотика. Не воздержались. Почему Первозванный и пребывает в учителях словесности, я в Городских Сумасшедших. Об этом и потолкуем сегодня, если меня не спустят с лестницы, когда суну физиономию в чистенькую квартирку бывших друзей. Она так блюдет его покой…

Первозванный был женат, детей любил до самозабвения, а своих не имел. Однажды объяснило, что жена бесплодна. Однако ничего в своей жизни не менял. Верность долгу.

И вдруг на него свалилась любовь — Фея.

Любовь — всегда неожиданно. Работал на том же заводе, проходил мимо. Все работали, все проходили, благоговея. Фея была такая… И — Первозванный. Как-то встретились в заводской библиотеке. До этого в коридорах здрасьте-до свиданья, а тут разговорились. Эрудиция Первозванного не из тех, что кричит на перекрестках. Он весь не из тех. Ну, встретились в библиотеке, и на следующий день он мне говорит: ух, какая умница, слушай, какая она умница! Какие книги читает! При такой красоте женщина умна, тактична, начитанна!.. Чересчур красива, чтобы быть умной. И проста, как королева. Что-то тут не так.

Ну и пошло-поехало. Все оказалось так. Еще как! Тик-так.

Они не таились. Или таились? Не помню. Я-то знал все, должен же он был с кем-то делиться. Любовь, Эвент, ты же понимаешь. Не тяга за юбкой.

Сперва он сказал, что, ух, если бы я знал, как Фея целует сладко! а потом с растерянностью и жалостью и к нему, и к ней я узнал, что она была девственница. В двадцать шесть лет в наше время?! Неприличие! Да как же это произошло, что ты, такая красавица, умница, и до сих пор?.. В институте меня сторонились, смущенно отвечала Фея, боялись подступиться, хоть я всем улыбалась, как и теперь, а здесь, на заводе, все женаты — и некуда деться, поезд ушел.

Ну да, боялись. Достойными себя не считали, а подступаться просто так не смели, потому что на таких женятся.

Со стесненным сердцем ждал я развязки. В исходе не сомневался и на миг единый.