Тоска по Лондону

В дождливый вечер Первозванный явился ко мне серый, оторвал от пишущей машинки: пошли, погуляем. Бродили под моросящим дождем по туманным, едва освещенным улицам вокруг стадиона, у железнодорожного полотна, потом он сказал: утром объявил жене, что любит, уходит, не может иначе. А жена повалилась, обняла его колени и зарыдала: ой, не уходи, не жить мне без тебя, ты все для меня на белом свете, не уходи, родимый, не губи, она себе еще найдет, такая молодая, такая красивая, а мне без тебя в петлю! В тот же день в заводской библиотеке, на свидании, на котором должен был объявить любимой, что жене все высказано, никого нет между ними теперь, они вместе навеки, вместо этого он сказал: ничего не получится, любовь моя, несчастная жена моя между нами, не могу я переступить через нее. А любимая сказала: я желаю всей душой… нет, это из другой оперы… я знала, что не сможешь, потому-то и люблю тебя.

Больше они не встречались.

Такая история.

Цветы души моей не достаются так называемым нормальным. Они достаются калекам. Сие объяснимо, если предположить, что я и сам таков…

Все же пойду. Будь что будет.

Пошел. Заметая следы. По-пластунски, можно сказать. Заходил во все парадные, отстаивал след. И к ним так же. Поднялся на пятый этаж, они на третьем. Спускался, стоял на площадках, вроде как ждал у дверей, пока откроют. Прислушивался, заглядывал вниз. Позвонил. Пятнадцать секунд показались вечностью. Потом дверь распахнулась, Киска бросилась на меня, тискала и целовала прямо на площадке и втолкнула в квартиру с воплем «Кто пришел?!»

Первозванный стоял в дверях гостиной, хлопал ресницами. Киска сдирала с меня мою курточку. У вас никого, опасливо спросил я. Никого, никого, лопотала Киска, вводя меня в комнаты, а там молодой и модно бородатый мужчина с гордо поднятой головой и миловидная женщина с пышной стрижкой, интеллектуалы, одеты небрежно, все в любопытстве, и я почувствовал себя так, словно меня, распаренного и ублаженного, выставили на мороз, а Киска представляет меня гостям, абсолютно, конечно же, надежным! В последний миг мой режущий взгляд останавливает ее дурацкую восторженность ко всему белому свету, включая и убийц ее и — щелк! не безнадежна! — она аттестует меня как старого друга и сослуживца ее мужа.

В течение часа низвергается ливнепад информации о расстановке социальных сил Галиции, об окраске ее деятелей, об их участии в формируемых фронтах и партиях. Обсуждался также вопрос, как переманить заблудших личностей, необдуманно вступивших в другие фронты, и привлечь их в тот прогрессивнейший фронт, к которому примкнули молодые люди и, кажется, хозяева дома.

— А вы к какому фронту принадлежите? — застенчиво спросила миловидная подруга бородача. Он ревниво набычился.

Я отвечал, что жду создания фронта тыловиков, и молодые люди вскоре распрощались к величайшему моему облегчению.

Тогда только я задал мучивший меня вопрос: они, что, не узнали меня, эти молодые люди? или так изумительно воспитаны, что сумели этого не показать?

Не знаю, так ли хорошо они воспитаны, ответил Первозванный, сомневаюсь, такое воспитание стало редкостью, а уж встретить воспитанную пару все равно что шесть раз кряду выкинуть дубль-шесть при игре в нарды. Да и с чего бы девушка спрашивала тебя о политической принадлежности, если бы опознала? Конечно, они тебя не знают.

Да, промямлил я, спектакль отыгран, а я все еще в гриме. Глупо.

Рад, что ты пришел к этому выводу, сказал Первозванный. Твой спектакль потерялся на фоне событий. На очереди разоблачения. А протесты, тем паче такие, как твой, не привлекают внимания. Ты копаешь глубже насущных интересов, кого это трогает… Все говорят: на наш век хватит. Так что, сам понимаешь, родной мой… Но как я рад, что ты пришел, ты просто не представляешь, как я рад!

Спасибо, но что же делать, в какой фронт вступать, и не опоздать бы, а то не примут!..

Идем чай пить, ответил Первозванный, что на его деликатном языке означает — обедать.

* * *

Поздний вечер.

Добираюсь домой под холодным ветром. Синие дни случаются и летом, но тут впервые в этом году всерьез пахнуло осенью.

Где-то в начале Коханивськой меня посетило ощущение слежки — шестое чувство титского человека. Свернул в парадное и затаился минут на десять. Мимо прошло всего несколько прохожих. Могу поручиться — они были именно прохожие. Двор тупиковый. Да и осторожность бессмысленна, домой иду, не куда нибудь. Но если опять рутинная проверка — нет, довольно! Зажал в кулачке дверной ключ, при случае он способен послужить, как гаечный. Вышел. К своей двери добрался без приключений. Слава Богу. Открыл дверь, зажег свет (пусто, слава Богу. Можно успокаивать нервы тихим чтением в ночи.

Едва засвистел чайник, зашелестели шаги. Стук. Кто там? В руке держал пренту — стальную палку, ею на ночь закладываю дверь изнутри. Это я, пропищало из-за двери.

Вот тебе и тихий вечер…

Открыл, Анна скользнула мимо меня в туалет. Без традиционного поцелуя? Пожал плечами, спросил сквозь дверь: — Шла за мной? — Так. — Одна? — Так. (Ну, давай скорее, будем чай пить.