Тоска по Лондону

А как насчет секса, неужто за все время там не побывал в массажном салоне, в борделе, то бишь? Я поднапрягся — не мог же сознаться, что не был! — и выдал историю, которая якобы произошла со мной в последнее утро, когда ждал своего рейса в дешевом отельчике в Манхттене и до вылета оставался целый день. Тогда я якобы пошел в такое вот заведение на 42-ой улице и меня обслужили две девицы — беленькая американка и китаянка. Это его не устроило, он желал подробностей. Ах, подробности, ну что ж, Сокира, ты этого желал, на тебе. Выдумывать не пришлось, мне все описал Мудозвон, он в таком заведении и впрямь побывал и исходил слюнями всякий раз, вспоминая. Сокира хихикал и гнусно улыбался, но к концу и улыбаться забыл, слушал с возрастающим унынием, особенно когда я перешел к закускам, неограниченно доступным в заведении и попросту включенным в стоимость — без того, чтобы продавать за это свою бессмертную душу, каковое замечание я не преминул сделать.

Он совсем помрачнел и задал следующий вопрос.

За время беседы, за четыре часа, ни один из телефонов не звякнул и никто не постучался в дверь. Вот уж грубая работа. И заметок не вел, еще одна небрежность. Если инструктор беседует с вами часами и не ведет заметок, значит, запись ведется автоматически. Я расстроился. Формально они ко мне отнеслись, наплевательски. Значит, вопрос решен заранее. Конечно, отрицательно.

Что ж, случалось переламывать ход переговоров там, на Западе. Надо редактировать себя, буквально фильтровать, вот почему на их вкус беседа будет содержать много общих мест, присказок и даже междометий. Произнося оные, продумываю идеологический и персональный осадок, информационный радикал. Он заготовлен — компонент оружия несравненной силы, с каким я вернулся. Пусть разбираются.

Сокира устал. Морщины отекли и руки стали двигаться медленно. Большие красивые руки. Страшно подумать, сколько душ он загубил. Но здесь коса на камень, я угадываю его намерения, и он буксует. Устал вот.

В шесть он поднялся из-за стола и сказал: пошли перекусим.

Это захватывает меня врасплох. Не думал, что на меня выделены средства. Жду, что покопается в столе, хоть магнитофон в карман засунет, но он не оплошал, магнитофон давно в кармане, и Сокира выпускает меня в залитый солнцем коридор, окна смотрят во двор, красивый, вроде площади Вогезов в Париже, выпускает и выходит следом, и тут, идя с ним рядом, я осознаю, что это и есть мгновение, упустить его нельзя, другого не будет. Ошеломить старого, все-по-полочкам-разложившего прохвоста, перестать быть ему понятным. Последняя возможность проплывает передо мной в этот самый миг, а достигнутое за предыдущие четыре часа неопределенно, скорее всего, отрицательно. И вывод будет — НЕ. А время горит, как запальный шнур…

Переломишь ты себя, черт побери?

KАK???

Полюби его! Влезь в шкуру этого стервятника. Он в жизни добра не творил, но и не видел. На самом поганом, самом лакейском месте он нес свою службу без надежды и любви. И без веры, во что они там могут верить. Вот скоро ему предстать — и с чем он предстанет? А ты смеешь думать о себе, о том, вернут тебя в этот бедлам или нет, да разве ты рискуешь вечностью, как он? Он, не имеющий ни души, ни понятия о предстоящем… и наставить его некому, кратки дни его, никто не посмеет да и не пожелает приблизиться к этому пугалу с секирой вместо сердца…

Вы знаете, мне не хочется есть, сказал я, когда мы вышли в закат. Не хочешь есть, так выпьем. Ну вот еще, сказал я, так я и стану с вами хурму чесать, как же! Что-что чесать, растерялся он. Хурму, сказал я. Задача ваша мне ясна, вам велели побеседовать со мной и определить, достоин ли я жить нормальной жизнью. Если за четыре часа вы не сделали этого на трезвую голову, стоит ли продолжать? Ну, не смогли, чего тут стыдиться. А то, подумайте сами, куда это мы с вами, два пожилых уже человека, попремся соревноваться, кто больше выпьет водки и кто кому больше наврет? Чего ради, кого ради так рисковать здоровьем, да и какое там у нас с вами, к черту, здоровье, самой жизнью рисковать, чтобы кто-то из ваших же потом весело сказал: два обормота, прожили жизнь неизвестно зачем и умерли по заказу, как бараны! Увольте, никакая социальность требовать этого не смеет, а я не стану споспешествовать ни вашей, ни своей смерти таким жалким путем. Если никто вас не жалеет, хоть сами себя пожалейте. Вернемся в кабинет, включите свой магнитофон, задайте свои вопросы, я вам отвечу на них правдивее, чем под водку, потому что жидкость эта, что ни говорите, перекашивает зрение.

Черт возьми, отличная же идея: не удастся вернуться — так хоть выскажусь напоследок!