Тоска по Лондону

Ты же знаешь, Эвент, ввязавшись в борьбу, в бизнес, в любовь, в жизнь, наконец, человек не может закричать — не хочу, желаю назад, ай, мама, роди меня обратно, отдайте мои игрушки, деньги, жизнь! Так не бывает. Мамы уже нет, хотя бы поэтому она не может родить тебя обратно, Эвент, и что ни поставлено на кон — деньги в бизнесе или жизнь в политической игре — должно быть разыграно. Поезд мчится и надо мчаться с ним вместе или быть перемолоту колесами.

Я воспитан в формулировках и не могу не отдать им должного. Итак, формулирую:

Разумный подход труса к критической ситуции с целью выжить называется храбростью.

Привычный тебе, Эвент, книжный герой не имеет с этим ничего общего.

Кстати, Эвент, ведь это уже чистое бахвальство…

Но и то правда: что внушали книги? Эпиграфом к «Графу Монте-Кристо» — помнишь, Эвент, ЛД упрекал меня несхожестью с графом? — можно поставить дьявольскую посылку: «Злобное удовольствие есть чистейшее из удовольствий».

Предвкушение — возможно. Но вид поверженного врага — уже поверженного! — такое жалкое зрелище…

Да и как представить образцом кого-то, сделавшего мщение за себя смыслом жизни? Кого-то борющегося со злом путем еще большего зла? Цель оправдывает средств! Хороша модель для нашего благословенного времени…

Я такой же герой, как ты, Эвент. Даже меньше, потому что знаю о себе все, а ты благоразумен и так глубоко в себя не заглядываешь. Геройской оценки заслуживает лишь бросок в любовное логово Жучилы. Поступок смелый, но рассчитанный так, что назвать его подвигом я поостерегся бы. Не говоря уж о моральном аспекте.

А дальше — больше. Кто предложен в качестве героя и этакого Джеймса Бонда? Двойной эмигрант. Убежавший от сложностей одной жизни. Не вынесший другой. И дезертировавший из обеих, бросив близких и уйдя в наилегчайшее положение отшельника, не отвечающего ни за кого, только за себя самого.

Назовем же, Эвент, вещи своими именами. Героем я был, живя обыкновенной жизнью. Но за это приходится чересчур дорого платить. И я устал и сказал себе: довольно с меня героизма, хочу быть тем, что есть. Допускаю, что человек может звучать гордо. Но при жизни на нем ездят, а гордо звучит он лишь после смерти, так и не узнав об этом. Как Бизе об успехе «Кармен». И я, к несчастью, сформулировал это такими именно словами. А если сформулировал — все, дальше дороги нет. Так что теперь весь мой героизм есть героизм крысы, которая сама себя загнала в угол.

Герой не дезертирует. Это эмигрант, который торгует в Нью-Йорке овощами и никогда не спит, так как для этого у него нет времени. Или другой, который без языка смеет вести бизнес или овладевает — без языка! — новой профессией. Преодолевая страх и усталость. Изнемогая. Он не из стали и резины, он знает, что гибнет, но исполняет долг.

Это он, противно завету, выстаивает за прилавком семь дней в неделю. Или вышагивает те же часы вокруг станка. Или читает студентам университетский курс — на чужом языке. Или, не видя дневного света, высиживает за конторкой в сером и нагнетающем тоску помещении. Или делает заборы крови из вен, по сто за смену.

Он часами мчится по ночным шоссе в снег и гололед, засыпает за рулем и просыпается как раз вовремя, чтобы осознать, что это уже произошло. Он ведет деловые переговоры, понимая с пятого на десятое, или подписываает обязательства, не понимая ничего и холодея от страха. Он терпит крах, и поднимается на ноги, и начинает все сначала. И наконец отдает душу. Иногда прямо на рабочем месте, разлученный с теми, ради кого терпит все, что ни выпадает. Он. Или она. Не обязательно эмигранты, просто им еще труднее. Но и аборигенам не сладко. В любой стране. По всему свету.

Вот это герои.

Они делают сложнейшие хирургические операции, а потом сами выхаживают больных, потому что на хирургическое отделение две ночных сестры, а тяжелых больных много, а сестры получают нищенское жалованье, как, впрочем, и сами врачи, но сестры все-таки еще меньше и им наплевать.

Они учат детей в школах добру и красоте, не получая признания и часто не видя плодов, потому что общество развращает детей быстрее, чем их удается научить, но ведь что-то же остается, хоть самая малость!

Они рискуют жизнью, занимаясь обыкновенным делом — купить подешевле, продать подороже — в странах с государственной монополией на торговлю, где частная инициатива наказуема, как уголовное преступление.

Они дрожат в конторах, когда рушатся акции.

Или по щиколотку в воде, облепленные комарами, сажают рис вручную, зерно за зерном.

Или выстаивают день-деньской на солнцепеке в тщетной надежде продать свое рукоделье заезжим туристам — (- (- и так изо дня в день, изо дня в день всю жизнь!

Ты уже заметил, Эвент, что эта рукопись не имеет посвящения.

Вот оно. Как все в ней сдвинуто и перепутано, так и посвящение сорвано с законного места и засунуто куда-то в самые потроха. Сути дела это не меняет.

ПОСВЯЩАЮ ЭТУ РУКОПИСЬ, КОТОРАЯ НЕИЗВЕСТНО БУДЕТ ЛИ НАЙДЕНА, ЧЕСТНЫМ ТРУЖЕНИКАМ, ВЕРНЫМ ДО КОНЦА.

ГЛАВА 23. ТРИО НА АСФАЛЬТЕ

Большая часть вечера ушла на беседу с Мироном.