Тоска по Лондону

И сегодня явилась как нельзя более кстати и ни слова не сказала, увидев меня этаким полутрупиком, засновала вокруг закопченных газовых горелок со сноровкой бывалой прислуги. Наверно, она притащила-таки продукты, запахло умопомрачительно, потекли слюни, и час спустя я был уже сыт, а еще час спустя она тоже, и мы уснули на моем ортопедическом ложе.

Проснулся с бестревожным ощущением, что меня разглядывают. Анна. Развесила патлы, склонила головку на плечо, и в глазах у нее такое, что могло бы осчастливить любого.

— Что опять? — спросил я.

Она нежно прикрыла глаза и прильнула ко мне:

— Как ты себя чувствуешь?

И тут я ощутил, что здоров. Именно здоров. Здоровее, чем до покушения на печень. Сперва это самочувствие меня напугало. Потом понял: водные процедуры — самой собой, но гормональный удар… Сексуальной встряской чертова баба выколотила из меня остатки хвори.

— Я чувствую себя хорошо. На зло врагам. Даже проголодался. У тебя там еще осталось на завтра?

Она вскочила мигом.

— Я всэ думала, — сказала она от плиты, — про тэ, що ты казав про еврэив, що жылы колысь в цьому мисци и якых вбылы нимци из своими наймитами…

Какое тебе до этого дело, лениво отозвался я, занятый своими мыслями, это в прошлом и этого не поправить. Да, сказала она, в прошлом и это ужасно. Я не знала про ту яму, и вообще…

Балалайка… Экая же скотина…

— Я розмовляла з деякими людьми, з сыном, вин був здывованый, що я звэрнулась до такои тэматыки… — Еще бы, усмехнулся я.

Как было ждать такого…

— … Вин кажэ, що пэрэчытував твои кныжки, и вони навить тэпэр прыгортають увагу чеснистю… — Честностью… Угм, приятно… — … И вин розмовляв з деякымы поважнымы людьмы про тэбэ и твое сучаснэ становыще…

Ох, мое нещаснэ сучаснэ становище…

… Он застиг меня врасплох. Явился наодеколоненный, вымытый пятидесятилетний тонконогий вертопрах. Махал папкой, руки дергались, шея качалась, кадык ходил ходуном, зато речь была плавна и округла: сколько лет! сколько зим! где мы пропадали! ни звонков, ни писем — и город осиротел!

(Город… Пресса!)

Привыкаешь к этому фиглярству, и тогда ничего, сходит. Но, если отвыкаешь, балаганная манера лупит по нервам. Сперва я просто не врубался, все еще мысленно продолжал свою филиппику в адрес Поэта Эпохи.

В чем дело, почему такие широкие глаза, ты меня не узнаешь или с меня штаны слетели… и тому подобные остроты в балалайкином стиле. Какое сегодня число, спросил я. Ах, мы же вне времени и пространства, первое сентября сегодня, я жду-жду у фонтана, а тебя нет, Магомет не пришел, так? значит, гора идет к Магомету, верно? Давай по делу, сказал я, как некогда в весенний мокрый день сказал он — и тогда лишь вспомнил день и дело, по которому он пришел. Слушай, брось дурака валять, задушевно начал он, давай работать так: со всего напечатанного полгонорара твои, а за публикации в центральной прессе — все твое! Мерси, совесть не позволяет использовать тебя так грубо, с гонорарами пусть все остается по-прежнему, но условия мои. Да ты сдурел с этой аферой, заныл он, как ты не понимаешь, это ж игра с огнем, разве с такими организациями можно? Вся наша жизнь игра, все можно, если не с трусами и тупицами. Да, трус, тупица, лучше сто раз быть тупицей, чем раз покойником. Будь здоров и живи сто тридцать лет, сказал я.

Ладно! (Сменил тон, словно после представления ультиматума.) Не хотел я, ты сам напросился… Зря стараешься ради ЛД, никакой он тебе не ЛД, твое досье наполовину писано им. — Я повернулся, Балалайка отпрянул, но я лишь прищурился, и он заспешил. — Шалопая помнишь? О нем все знали, что он стукач, да он и не скрывал, а в тени работал настоящий стукач — твой Лучший Друг. Он и ценился-то из-за тебя одного, никем больше не занимался. Ты там спрятался среди своих, о тебе ничего не знали, пока не нашли ЛД, помнишь, ты удивлялся, что он так с тобой старается подружиться, и он стал по тебе главным, на, читай…

И сунул листки термальной бумаги, изображение на ней спустя короткое время тускнеет и исчезает. Предусмотрительный.

Если узнают, что я сделал, мне хана, все для тебя, чтоб дурной свой лоб не подставлял ради какого-то, о котором думаешь, что он тебе самый родной и близкий…

Заткнись, сказал я.

На листках, датированные разными годами — ай да Балалайка! дескать, один донос мог быть случайностью или провокацией, — некрасивым, но разборчивым почерком ЛД были описаны два эпизода моей жизни.

Первое сообщение было стандартно и четко:

«По вашему заданию выяснено отношение СПисателя к аресту украинского буржуазного националиста Утописта. В присутствии Шалопая, Штымпа и Щелкопера СП выразил сожаление по поводу ареста и высоко отозвался о моральных (подчеркнуто читавшими! — СП) качествах арестованного. Также не возразил он против того, что арестованный был его другом, хотя они не общались по работе и познакомились недавно при совместной проверке деятельности завода фрезерных станков.»

Скетч — блеск милитарной краткости.

Второй был пространнее и свидетельствовал о значительном росте профессионального мастерства: