Траектория полета

Мы доехали до Апалачиколы за рекордные четыре с половиной часа, сделав лишь одну остановку – заправили машину и купили кофе. Джеймс что-то съел, а я даже думать не могла о еде. Я давила ногой на газ и так сжимала руль, что побелели костяшки пальцев. Мне была необходима поддержка, кто-то рядом, кто сумел бы меня немного успокоить, не нарушая моего одиночества. Джеймс, словно все понимал, легонько сжимал мою руку, когда я опускала ее на сиденье, чтобы восстановить кровообращение. Я вспомнила о его жене, Кейт, и, глядя на мелькающие за окном пейзажи, спрашивала себя – вспоминала ли она о нем в последние секунды, жалела ли, что уже давно его потеряла.

Джеймс постоянно звонил Мейси и Лайлу и пересказывал мне их разговор. К сожалению, они не сказали ничего обнадеживающего. Ни записки, ни свидетелей – никто не видел пожилую женщину и маленькую девочку, идущих ночью по улицам Апалачиколы. Нет даже причины, по которой они ушли. По крайней мере, нам эта причина неизвестна.

Когда мы ехали по девяносто восьмому хайвею через Мексико-Бич, мой телефон пиликнул.

– Эсэмэска? – спросила я с надеждой. Может быть, Бекки, ее излюбленный способ общения.

Взглянув на экран, Джеймс покачал головой.

– Нет. В вашем телефоне есть приложение, оповещающее о новых электронных письмах.

Я вспомнила, что на прошлой неделе Джинни потребовала дать ей мой телефон и потом долго копалась в нем, чтобы я, по ее выражению, «могла пользоваться телефоном как все нормальные люди».

– От Генри Воланта.

Охваченная тревогой о Бекки и Берди, с утра я ни разу не вспомнила ни о загадке пчел на лиможском фарфоре, ни о пчеловоде с его маленькой дочкой. И вовсе не была уверена, что хочу разбираться с этим прямо сейчас. Однако две настойчивые мысли крутились на краешке моего сознания: Берди и Колетт были одного возраста… Колетт отдали в другую семью…

– Анри Волан, куратор музея в Лиможе, – объяснила я. – Он все знает о том регионе Франции и о лиможском фарфоре.

– Хотите, открою письмо?

Я заколебалась, не зная, стоит ли выпускать правду на свет. Мне хотелось ответить ему «нет», привычно сбежать от всего, что грозит неприятностями. Но я подумала, что в эту самую минуту еду по дороге, по которой поклялась больше не ездить. Может, я перестала наконец-то сбегать? Достаточно повзрослела, чтобы встретиться лицом к лицу с правдой, какой бы она ни была? И заглянуть в прошлое Берди, неизбежно связанное со мной и Мейси, как бы трудно нам ни было его принять. Или простить.

– Да, пожалуй, стоит, – кивнула я.

Джеймс открыл почту и начал читать:

«Дорогая Джорджия! Рад был получить от вас письмо. С огромным удовольствием продолжу помогать вам в ваших поисках и счастлив, что могу снабдить вас некоторыми сведениями о Жиле Мутоне. Знали ли вы о том, что он наш местный герой? Сейчас я уезжаю на конференцию в Женеву, но через два дня вернусь и тогда пришлю вам дополнительную информацию. А пока пересылаю вам только фотокопию письма из архива нашего музея. Мне жаль, что я не смог помочь вам с вашим первым запросом, но когда вы упомянули фамилию Мутон, я сразу понял, где нужно искать».

На мгновение я почти забыла о своих тревогах и о причине поездки.

– Жиль Мутон – герой?

– Видимо, да, – сказал Джеймс. Он молчал, глядя на экран. – Ух ты. Потрясающе.

Он продолжил читать молча, и я занервничала.

– Вы собираетесь мне объяснить, что там?

– Да. Простите. Письмо на французском. Мне пришлось перечитать пару раз, чтобы убедиться, что я понял все правильно.

– И?

– Это письмо от Жана Люка Болью, датированное январем 1893 года, в котором он благодарит Пьера Мутона и его семью за сотню лет службы в качестве официального пчеловода имения Болью и просит его принять фарфоровый сервиз в знак благодарности.

Мои влажные ладони едва не соскользнули с руля, и пришлось ухватиться за него покрепче.

– Нет описания сервиза?

– Нет. – Джеймс помолчал. – Но, полагаю, мы можем догадаться, как он выглядел, основываясь на уже известных нам фактах.

Я поразмыслила.

– Это был 1893 год… Жиль, вероятно, приходится Пьеру внуком. Видимо, сервиз переходил из поколения в поколение, и Жиль унаследовал его от своего отца.

– А за ним – Колетт, его дочь.

Оставшуюся часть пути мы молчали. Каждый из нас пытался сложить кусочки огромного бесформенного пазла; невысказанные вопросы тонули в звуке ветра и музыке радио.