Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Произведение должно быть современным, но покоиться на подлинных основаниях – сюжетная и музыкальная конкретизация. ‹…› План произведения: Название – «Адыгея». Содержание – ряд боевых (в прошлом) и новых дней одного бытия. Произведение делится на три части: 1. Кровавое прошлое Адыгеи. 2. Борьба с царизмом. 3. О новых днях – о культпоходе, соцстроительстве[1164].

Оба автора с энтузиазмом отнеслись к этой перспективе, и в апреле – мае 1932 г., еще до поездки в Адыгею за сбором фольклора, Чурилин переселился к Гнесину для совместной работы, о чем с воодушевлением сообщал своим корреспондентам.

Уже на начальном этапе соавторы вынуждены были искать пути приспособления фольклорного материала к находящемуся в становлении советскому канону, и, возможно, именно здесь кроется самая общая причина провала этого замысла. В одном из рабочих докладов с характерным названием «О создании новых песен – песен бодрости и труда» Гнесин размышлял о перспективах соединения «унылой» народной песни с победоносными темами строительства нового государства, впрочем делая в этом отношении исключение для адыгейского национального творчества[1165].

Этнографическая экспедиция, в которой приняла участие также Б.И. Корвин-Каменская, взявшая на себя художественную часть проекта, прибыла в Адыгею 21 августа 1932 г.[1166] и в течение месяца продолжала свою работу, изучая черкесский фольклор. Чурилины, задержавшись на некоторое время после отъезда Гнесина, вернулись в Москву позднее, 26 октября. Очень скоро подобные поездки приобретут популярность как еще одна форма продвижения советского псевдонационального искусства. Сошлемся в этой связи на факт, по мнению исследователя, ускоривший сам процесс: экспедиция в Московскую область по сбору советского фольклора, проведенная в 1934 году под патронажем Л.М. Кагановича[1167].

Однако время для адыгейской командировки было выбрано неудачно, что постоянно отмечал в своих «отчетных докладах» Гнесин, сетовавший на то, что колхозники полностью заняты уборочной кампанией и не имеют возможности для интервью и «спартакиад» (плясок)[1168]. Кроме того, между участниками экспедиции то и дело вспыхивали бытовые конфликты, которые вызвали скорый отъезд Гнесина и привели к непримиримой войне между Чурилиным и адыгейским писателем, фольклористом и театральным деятелем Ибрагимом Салеховичем Цеем (1890–1936), впоследствии признанным основоположником национальной литературы[1169]. Тем не менее все эти неблагоприятные обстоятельства не помешали Чурилину и здесь пропагандировать свое творчество и, в частности, заниматься организацией литературных вечеров. В одном из писем он между прочим приглашал В. Мейерхольда и З. Райх посетить свои поэтические чтения в Адыгее[1170]. Но вопреки стараниям автора его поэзия не встретила сочувствия у нового советского читателя в лице представителей молодого адыгейского искусства. С неизменной иронией описывал Цей очередное выступление поэта на текущем экспедиционном собрании:

Сегодня вечером состоялось маленькое заседание ‹…› опять слушали стихи (одни и те же) Тихона. Он был спокоен, не тарахтел, о себе говорил мало. ‹…› Опять, конечно, навязшие всем свои заслуги, подполье и – «я заместитель Маяковского».

Мы потихоньку привели его к порядку, осторожненько критикнули его творчество (я задал тон признанием ‹так!› творчества Тихона незаурядным и гениальным), порекомендовал ему больше этнографических элементов в стихи, касающиеся Адыгеи[1171].

На фото 1932 г., воспроизведенном из журнала «Музыкальная академия» (1993. № 3. С. 193), стоят: Т.В. Чурилин (ошибочно атрибутировано И. Нагироко), И. Наурзов; сидят: И. Цей, неизвестный (ошибочно атрибутировано Т. Чурилину), М. Гнесин и Б. Каменская

Другой острый и столь же характерный инцидент, которому поэт придавал особенно большое значение, произошел с секретарем местной газеты, обвинившим его в бездарности и самозванстве. Сохранился уникальный фрагмент из протокола экспедиционного отчета, описывающий этот случай со слов Чурилина и в духе времени: