Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Гуд над током
– Молотьба.
Молодость-ба!
– Монтер те стовольтовым током!!

Ток гудит

– Молотьба.
Рука зудит:
Молот-ба!!

‹…›

В о́бмолот, в вы́молот, сноп об сноп!
В три молотилки – хлоп да хлоп!!

Там в ночи,

Скрипучи,
Рыдваны слышны, звонко
– вон как!
‹…›

Над гудящим током

– Обилие света.
Бок с боком
С ночью, земля согрета
– Работкой,
Заботкой.
‹…›[1183]

Ляо-ляо, ляи-ляй,

Эй!
Звучи, камыль, ай, аий,
Посильней!

Улеглась лунная пыль.

Улеглась солнечная, ляй.
Спит весь тыл.
Звучи, камыль, ай,
Сердце наше – гуляй!

Но ты, но ты, так, так,

Звучи, иди, каракамыль!
Но ты пляши, джегуак.
Улеглась лунная пыль,
Встает солнце, ей,

Золотей!

Встань – вспрянь, Солнце, эй!
Кукуруза, кукурузы поля, ай,

Ляо-ляо, ляй-ляй!

Эй!

Иди, буди, труд.

Да будь тут!
Люби черкесский люд!
Ляо-ляо, ля-ля.

Гори, в труде земля,

Гори, колхоз-земля!![1184]

Ибрагим Цей не скрывал своих опасений по поводу «адыгейской поэзии» Чурилина. Он писал Гнесину:

Чтобы совсем я не интересовался им, я не скажу, нет, я им интересуюсь как очень даровитым поэтом, как талантливым безумцем, как человеком, очень сильные вещи пишущим в своей родной стихии, в своем быту, который он знает назубок, а также интересуюсь им как человеком, взявшим тему, о которой он не имеет никакого представления, не изучившим этой темы даже тогда, когда ему были созданы все условия для изучения вопроса. Как он справится с задачей? Знает ли, что одним колыбельным припевом «Лаў, Лаў, ляй, ляй» Адыгеи не создать? Знает ли он, что мы будем особенно требовательны к его творчеству?[1185]

Тем не менее Чурилин завершил сценарный план, предварявший так и не написанное либретто. Работа была одобрена театром (ГАБТ)[1186] и, несмотря на свою идеологичность, приоткрывала тот грандиозный театральный проект, о котором можно судить по гротесковому разнообразию музыкального и песенного действа, зафиксированному в этом тексте, – начиная от «Марсельезы» и кончая «подвыванием волчонка и собаки»[1187]. Отметим в этом отношении небезынтересный факт: вскоре популярность завоюют так называемые «песенные оперы», базировавшиеся на песенной драматургии.

Фото Т. Чурилина, надпись на обороте:

Фабианычу – ычу

Чу! Чурилин

весь от пота

взмылен

И все не-мил он

За «Салавата» за

Колыбельные

не бездельные,

И не пора ли ему

намылить и шею

За Адыгею.

М.Ф. Гнесину

Т.В. Чурилин

1/V

1932 г.

Чурилинский сценарий изобиловал мелкими биографическими деталями, что было свойственно автору, всегда писавшему так или иначе о себе и «этнографии» собственной жизни. Подобно тому как в упомянутой «Тяпкатани» в качестве действующих лиц выступали многочисленные герои его детства, в фабульном плане спектакля были очерчены образы поэта и художницы, собиравших «материал для новой оперы». Художница «быстро заносит в альбом» все, что попадается ей на глаза: «сцены драки, возвращение в колхоз», «самоубийство» старухи-единоличницы, «удавившейся со зла»[1188].