Трава-мурава

На фабрике поднялся чуть ли не бунт. Его упрашивали, уговаривали товарищи: дескать, не валяй дурака! Кто уходит с работы за восемь месяцев до пенсии?

Но старик был неумолим.

— Нет,— сказал он,— я так не могу работать. Мне ещё отец говорил: «Не сколько сделал, а как сделал». И я этому завету следовал всю жизнь.

И ушёл.

Коммунарка

Анастасия Леонтьевна, работница швейной фабрики, выросшая в большой коммунальной квартире, всю жизнь мечтала об отдельном жилье.

В кухне — одна, как царица, восседаешь на престоле, утром в уборную — без очереди, ванная — хоть каждый день булькайся… Господи, да это же рай земной, а не жизнь!

И вот наконец, незадолго до выхода на пенсию, Анастасии Леонтьевне дали отдельную однокомнатную квартиру.

Первые месяцы Анастасия Леонтьевна блаженствовала: отделывала и обставляла её, раз пять справляла новоселье, принимала подруг и гостей. А потом, когда всё это кончилось, на неё вдруг напала тоска. Она даже телом стала сохнуть.

Её послали в санаторий. Не помогло. Она начала ходить по врачам — всё не в радость жизнь. И только после того, как однажды по случаю дня рождения подруги она снова оказалась в коммуналке, Анастасия Леонтьевна впервые за последние месяцы ожила душой.

У неё не хватило решимости расстаться со своей новенькой квартиркой, но с этой поры она редкий день не заходила на старое пепелище. И, как бы оправдываясь перед жильцами коммуналки, всякий раз приговаривала:

— Коммунаркой родилась, коммунаркой умру.

Редкое единогласие (Рассказ шофёра такси)

— Пошли с женой в Русский музей на выставку. Картины смотреть. Суббота — делать нечего, не всё же на бутылку глядеть.

Ладно, ходим, смотрим, толкаемся. Публики — навалом. Вдруг, вижу, жена тормоза включила и давай крутить вокруг одной картины. «Чего, говорю, вертишься? Не видишь разве — мазня?» А мазня и есть: какие-то обезьяны вместо строительных рабочих. Даже стена-то чёрт-те что — как будто человек кирпича в жизни не видал.

А рядом дядя мордастый. В очках. «Ты… Поросёнок! Не понимаешь — помалкивай!» Это мне, значит. «А ты, говорю, свинья, раз я поросёнок».

Ну, тут кое-кто в смех. Потому как дядя этот, художник, надо быть, может, ещё автор этой самой картины, действительно свинья — центнера на полтора будет. Кричит: «Я тебя в милицию за оскорбление сдам».

Сбежался народ. Как, что? Из-за чего сыр-бор? «Да вот, говорю, картина, говорю, мазня, а товарищ не согласен».

Ну, русский народ, сами знаете, какой: каждый по-своему судит, а тут сразу все: мазня!

Совсем в духе Зощенко

Бориса М. забрали в милицию.

Идёт по улице: пальтишко мятое-перемятое, без пуговиц, запахнуто как халат, руки в рукавах, волосня как у батьки Махно и ещё шатается (у Бориса одна нога от рождения короче другой) — подозрительный тип!

В милиции донельзя возмущённый Борис начал было качать права: безобразие! вам это так не пройдёт! — а потом, после того как его маленько тряхнули, сразу стих и назвался писателем.

— Всё ясно! — с довольной ухмылкой сказал капитан.— Я с самого начала подумал, что из психушки сбежал.— И взялся за телефон.

— Да не звоните,— сказала приведшаяся тут женщина в гражданском,— писатель. Знаю. На Звёздной живёт, дом номер…

При этих словах не очень избалованный читательским вниманием Борис М. просто просиял: вот же, знает его народ!

Но увы, народ знал его как квартиронеплательщика, ибо вслед за тем женщина (она оказалась из жилконторы) разъярённо прошипела:

— А за квартиру-то надо платить, хоть вы и писатель!

А я кого выставлю? (Почти по Чехову)

— Опять звонил твой драгоценный друг.

— Хвостенко, что ли? — Его имя этим эпитетом обычно сопровождает жена.

— А кто же больше!

— Насчёт свадьбы?

— Да. Не забудьте, говорит, второго.

— Ну, ты сказала, что я за границу собираюсь?

— Сказала. Так он просто взмолился, только что не зарыдал. Пускай, говорит, отложит свою заграницу. Мне нельзя без него.

— Где нельзя без меня? На свадьбе?

— Ну. Отец у жениха зампредседателя облисполкома, а я, говорит, кого выставлю? А я выставлю писателя.

Саша Шулев заплясал

За новогодний стол сели рано. За добрый час до боя кремлёвских курантов. Ну и что делать? Как убить время?

— А давайте вспомним самый счастливый день в уходящем году.

И вот пошли рассказы: про выход новой книги, про защиту диссертации, про премьеру, про любовь…

— А у тебя какой самый счастливый день, Феня? — спросили у дальней родственницы хозяйки.

Феня, и без того застенчивая, робкая, приткнувшаяся к столу с краешка от дверей, как серая утушка, тут растерялась так, что слёзы выступили на глазах:

— А у меня ничего такого творческого. Ни книг, ни любви. Разве только когда Саша Шулев заплясал на ёлке…

— Какой Саша?