Тревожная Балтика. Том 2

– Товарищ капитан-лейтенант, что за ерунда? Только старшина, – движением руки Мачковский указал на Миркова, стоявшего в прихожей, – пришел на корабль, а его уже заставляют бачковать, притесняют. Уже и «скворца» получил!

Андронников находился в отряде по служебным делам и никак не ожидал, что будет встречен встревоженным мичманом службы СПС. Неловко ежась, поглядывал на поникшего виновато Миркова и двух старшин.

– Надо же это кончать, – злился неугомонный мичман, готовый довести дело до положительного результата.

– Подождите, – морщась от назойливости мичмана, остановил его офицер и посмотрел на Александра равнодушными глазами, спросил тихо, зачем он бачкует. – Старшины у нас не бачкуют… Там есть кому это делать.

– Попросили, – соврал тот. Стыдился, как мальчишка, карабкался из омута, из которого, обманывая всех и себя, пытался выскользнуть.

Стало смешно и дико от понимания, что он стоит перед офицером, который смущался от неловкости не меньше, чем он сам, и так же, как и он, понимал бессмысленность и нелепость ситуации.

– А кто тебя притесняет? – продолжил командир нерешительно.

Вопрос удивил Александра, он вновь оказался перед выбором: если сказать правду, то это повлечет неприятности, а если соврет – все останется как есть.

Столкновение в командирской каюте с Шайдулиным, его угрозы, грубость циника Жмайло, готового, не моргнув глазом, унижать, «шестерящий» Шикаревский – велико было желание поставить всех на место. Готовый вырваться ответ сдерживала мысль о старшинах-«полторашниках», которые следили за всем и всеми.

«Стукач, кладун, – билось в его голове. – Одно неосторожно сказанное слово, и ты станешь жить в нескончаемом позоре».

Выживая в перевернутом мире, он ежедневно слышал угрозы за доносительство. Бесчестье и подлость почитались достоинством, а честность – позором.

Тюремные отношения, жаргон, нравы и повадки – все это называлось Советской Армией. В этой армии наказанию подвергались не преступившие закон, а те, кто превозмогая себя, использовал последний шанс доложить командованию о существующих порядках, тем самым обрекая себя на позор как «стукачи» и «кладуны». И если кто попадал под этот «позор», сплотившись, угнетенные и угнетатели, объявив «стукачу» войну, безжалостно травили его. Жизнь того, кому пришлось побывать в шкуре презренного, была устлана шипами, человеческими трагедиями и даже сулила смерть. Мирков не хотел повторить путь Сафонова…

Александру стало неловко перед командиром, который ждал ответа. Но захлестнули неприятные воспоминания. – Жмайло, – обронил тихо, хотел, чтобы не услышали старшины. Те недовольно засопели, тем самым выразили осуждение.

– Жмайло?.. – повторил удивленно Андронников. – Он, вообще-то, у нас недавно… Его с другого корабля за какие-то провинности прислали… У него есть тяга к подчинению себе других. Ну а так он матрос неплохой… – офицер оборвал разговор, посмотрел на всех. – Ну, хорошо, я с ним поговорю.

Ответ не убедил Миркова, который понял, что командир ничего не собирается делать. Андронников посчитал неуместным дальнейшее продолжение разговора, вновь окинул мичмана и Миркова быстрым взглядом, попрощался и направился к двери.

– Товарищ капитан-лейтенант, вы уж, пожалуйста, разберитесь с этим! – заволновался мичман, повысив голос, что не понравилось офицеру, который вышел, хлопнув дверью. Его уход оставил в душе Александра неловкость и смятение.

– Теперь все будет нормально, – улыбнулся довольный мичман. – Пускай наводит порядок, а то я могу и по другому поговорить… – пошел к своему столу.

Старшины, испытывая неловкость, расселись на стульях и кровати. Мацкявичус смотрел на Александра с осуждением, а Мачковский только вздыхал. Вскоре он передал Миркову вахту, попрощался за руку, но Мацкявичус демонстративно уклонился от рукопожатия.

Все, что делал Александр: сидел у деловых бумаг, обрабатывал телеграммы, переговаривался с мичманом – все носилось в искривленном жизнью зеркале пережитого, он не мог отделаться от сознания, что совершил нечто мерзкое. Потом сидел за закрытой дверью, дремал, уронив голову на стол, отдыхал душой, отходил от корабельной задерганности, беготни и свинцовой усталости.

Насилу дождался окончания рабочего дня, простился с мичманом и начальником службы, наконец-то упал на койку. Мрачные мысли не отпускали, атакуя, не давали заснуть. Он думал… думал…

Так пролежал без сна до полуночи. Взглянул на морские часы – без четверти двенадцать. Поднялся, подошел к столу поставить новые ключи в машинке, занес в журнал, потом расстелил постель, разделся и лег спать.