Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Он закатил глаза. Епископ улыбнулся. Господин Тибо поднялся боком со своего кресла.

– Я тоже был в театре недавно. Специально за тем в Ла-Рошель ездил. Так давали пьесу господина Мольера. Предпочитаю театр опере и балету. Серьезное искусство, не то, что дранье глотки да задирание ног.

– А король-то наш покойный Великий Людовик однако в балете танцевал, – заметил маркиз.

Епископ снова улыбнулся. Туанетта вступилась:

– Что же вы Мольера смотрели, господин Тибо? Я очень Мольера обожаю.

Тот оживился. Грузновато подтянул к ней поближе свое большое тело и устроил его как смог по соседству.

– А давали «Мнимого больного». То-то знатный спектакль. В особенности по нашей части. Очень точно драматург этот отдельные акспекты нашего искусства изобразил.

– «Акспекты»? Вы желали сказать «аспекты»? – встрял опять маркиз. – И какого же такого искусства? Уж не докторского ли? Не то ли вы «искусством» имянуете?

Туанетта выстрелила в маркиза предупредительным взглядом.

– Да, медицинского и, да, искусства, – пробасил Тибо.

– Верно, – проронил маркиз, встав в позу насекомого, которое тучного Тибо в покое уж точно не оставит. – Вам много нужно искусства, чтобы должность вашу исправлять. Только какого же искусства? А? Да ведь актерского. Ты ему, мол, нелады с пищеварением. А он тебе: это легкое влияет. Сам Гиппократ вас, медиков, с актерами сравнивал. Что уж говорить о нашем славном господине Монтене. Он докторов, как всем известно, в грош не ценил. А был господин Монтень, кстати заметить, из семьи хоть и благородной, да в недавнем прошлом от негоциантов из Бордо происходившей.

Маркиз знал, что упоминание имени Монтеня Туанетте понравится. Тибо еще сильнее покраснел, весь, казалось, кровью налился.

– Уж если вы вздумали Гиппократа цитировать, то здесь я вам помогу. Ибо последний пишет, что иные доктора неученые и непросвещенные подобны дурным актерам. А подлинные и отличные – как великие художники, и тело больного, и разум в расчет принимают. В наше время всеобщего прогресса медицина первая наукой воспользовалась. Основывается в диагностике, как и прежде, испокон веков, на пристальном наблюдении. А уже в лечении ныне фундирует на натуральной истории, на физике и химии. Доктора в наше время…

Маркиз хотел было что-то вставить, но Туанетта не позволила:

– Извольте, – господин Тибо, – продолжайте.

И не только из вежливости или для наведения порядка, а словно легкая дрожь по телу пробежала, как с ней случалось, когда ее разум возбуждался любопытством.

– Ныне доктор уже не может на смехотворной теории стихий, темпераментов или настроений выезжать. А надобно ему прочитать из многих авторов, ученых и философов. Ньютона должен в самую первую очередь изучить досконально. Из Бэкона, разумеется. И математикой не должен он брезговать. Очень полезно. А одновременно с тем знанием человеческого сердца и морали должно подкреплять часть научную. И в этой именно области, то есть через мораль, доктор может истинно войти в свое искусство.

– Ни характеры людские, ни мораль науке не подвержены. Медицина не есть вследствие этого наука, а только ловкость рук и мошенничество.

Маркиз подмигнул Туанетте. Но та отвернулась. В этот раз она решительно склонялась на сторону доктора.

– Медицина и наука, и искусство. То-то оно и есть – снова забасил Тибо. И недаром у них один покровитель: Аполлон. Поскольку болезнь затрагивает человека целиком, и его тело, и характер, то и проявляется она у каждого индивидуально. Вот в чем я вам сейчас признаюсь: нам, докторам, перейти от наблюдения отдельного случая к гипотезе диагноза бывает очень сложно. Ибо нет единого среднего описания болезни, с которым бы наш частный случай можно было бы сравнивать. Поэтому доктор должен совершенно быть лишен фанфаронства. Не должен, чтобы пациентам понравиться, диагнозы направо и налево раздавать. От гипотетического нрава вовсе обязан он избавиться. А затвердить накрепко: сколько людей, столько раз одна и та же болезнь проявит себя иначе. Порой у разных людей две различные болезни дадут одинаковые симптомы. А иной раз у одного человека, но в разное время его жизни или в разных условиях, та же самая болезнь по-другому проявится. Так-то!

Господин Тибо был уже не бурдового, а баклажанного цвета и весь взмок лицом и шеей. Маркиз готовился вонзить в возникшую паузу комариное жало своей насмешливости, но тут в разговор неожиданно вступил обычно все больше молчавший епископ. Звался он Симон-Пьер де Лакорэ и был особого рода, не как большинство церковных иерархов, получавших епархии в подарок и никогда в них не появлявшихся, предоставляя все заботы викарию. Этот же сам долгое время был викарием и, назначен будучи епископом по заслугам, остался в той же епархии и продолжал здесь трудиться. Происходил он из коммерческого звания и таким образом в салоне вдовы Берто чувствовал себя уместно. Обыватели города гордились тем, что их епископ был с ними на короткой ноге. И если бы не его сочувствие иезуитам, то не было бы епископа более любимого своей паствой.