Три персонажа в поисках любви и бессмертия

И не обманула. Начиная с того дня посвящала Туанетта всякую свободную минуту различного рода штудиям и размышлениям. Вновь порылась в ящике с нераспроданным и выудила оттуда учебник канонического права. После изучения главы «Субъект ординации» пришла к заключению, что единственным путем к их спасению было объявить принятие аббатом сана недействительным. Для того, чтобы понять, каковые для того имелись возможности, изучила основные этой акции кондиции. Во-первых, рукоположен в священство мог быть только мужчина. Этому она имела доподлинное свидетельство и никаких контраргументов выдвинуть не могла. Мужчина этот, затем, не должен был быть слепым, глухим или сумасшедшим. Тут тоже вряд ли что-то подходило. Он не должен был быть еретиком или убийцей. Вдова перекрестилась. Ах вот еще, пропустила, строчкой выше: он не может быть крещенным против его воли или внебрачным сыном. «Вот это для моего подкидыша лучше подойдет».

– Дорогой, а был ли ты крещен? – спросила она его в один прекрасный вечер в довольно неподходящий момент.

Тот даже закашлялся.

– Что за вопрос? Полагаю, что да.

– И кто были твои крестные родители?

– Ну этого я не знаю.

– Вот как? – сказала Туанетта.

И повторила:

– Вот как?

После чего они продолжали прерванное занятие ровно с того момента, на котором остановились, ничего не пропуская, ибо и тому, и другой нравилась здесь каждая мелочь.

На следующее утро вдова приказала запрягать бричку, вытащила из сундука так недолго ею ношенные золотые украшения и отправилась в Ла-Рошель. Вернулась на другой день, без украшений; чем занималась, где ночевала, никому ни слова не сказала. И все пошло по-прежнему. «Современный органист» уже был объявлен как в местной, так и в парижской прессе и лежал свежими, еще чуть влажными связками повсюду в печатне, дожидаясь переплетчика. Заказы на покупку издания стали поступать: нечасто ведь такие появлялись, да еще в провинции. Жан-Батист тем временем что-то новое сочинял, на этот раз на клавесине. Она слушала и замечала в промежутках между пьесами господина Рамо и других композиторов, которых уже узнавала, какие-то совсем отличные мелодии, в которых меланхолия и радость то замедляя, то ускоряя свой бег, вдруг сливались воедино. Постепенно у нее сложилось представление о том, что она имеет дело с музыкантом незаурядным; что был у него такой дар, какому не научишься, и она поняла причину его репутации.

Тут август закончился. Сентябрь наступил. Город запах виноградом.

В один из таких первых сентябрьских дней, еще жаркий, даже до крайности, словно переспелый фрукт, но уже предвещавший вечернюю прохладу, Жан-Батист влетел к Туанетте и упал в кресло, не снимая шляпы.

– Душа моя, со мной сегодня приключилась самая невероятная вещь изо всех возможных на свете.

Она приготовилась слушать.

– Явилась в собор некая дама престранного вида, но не во внешности дело. Спросила меня. Я спустился. А она и епископа требует. Сбежались все наши, епископ пришел. Дама представилась. По имени Марго, а по фамилии – Ферье. Заявила, что я прихожусь ей племянником. И далее при всех такое рассказала! Якобы мать моя, родная ее сестра Магдалена, забеременела неизвестно от кого. Отец их, будучи человеком нелегкого нрава, этого не стерпел и приказал родившегося мальчика на ярмарочной площади подбросить. И что я и был этот самый мальчик. Проезжая случайно давеча через наш город, она меня приметила; точнее не меня, а вот это мое родимое пятно на ухе, которое у ее новорожденного племянника имелось. Далее пересказала перед епископом, право неловко было, всю географию моих иных телесных особенностей, сызмальства у меня присутствовавших.

– Господи, – прошептала Туанетта. – Да что же это означает?

– А то, что являюсь я не только подкидышем, а еще и незаконнорожденным. А последнее означает, что не могу я состоять в духовном сане.

– Как ужасно! – воскликнула вдова.

И после этого они посмотрели друг на друга без слов.