Трилогия

и видит она, как Алида садится на стул у своего кухонного стола, и Алес тоже садится на стул у своего кухонного стола, хорошая у нее кухня, думает Алес, здесь, на кухне, самое уютное место, думает она, так она думает всегда, слишком часто, всегда, всегда она думает, что кухня – самое уютное место в доме, кухня не очень просторная, но уютная, думает Алес, здесь у нее есть и стол, и стулья, и шкаф, и печка, точь-в-точь как у матери, у той в одном углу стояла черная печка, которую она топила, для тепла и чтоб еду стряпать, вот и у нее тоже есть печка, совершенно такая же, как у матери, и стол посередине, и лавка вдоль стены, а еще была горница, с полатями, она хорошо помнит эти полати, там они спали, она и Младшая Сестра, но с тех пор столько времени прошло, нет уже ничего этого и вроде как никогда не было, хотя на самом деле было, и вот Младшая Сестра лежит бледная, неживая, а для нее, для Алес, и бледное ее лицо, и открытый рот, и полуоткрытые глаза, наверное, никогда не исчезнут, она всегда их видит, ведь Младшая Сестра захворала и умерла, и случилось все так быстро, была она живая и веселая и вдруг захворала и умерла, а старший брат, Сигвалд, брат, собственно, только по матери, уехал из дома, когда она была еще маленькая, да так и не вернулся, никто не знал, что с ним сталось, но как он играл на скрипке, никогда ей не доводилось слышать, чтобы кто-то играл на скрипке лучше, чем ее брат Сигвалд, ах, как он играл, и, пожалуй, это единственное, что она о нем помнит, отец его, сказывали, тоже на скрипке играл, Асле его звали, и был он повешен в Бьёргвине, ведь в ту пору, в давние времена, людей вешали, и как они только могли, как могли, думает Алес, а мамаша второй раз вышла замуж, за ее отца, Ослейка, да-да, так оно и было, так ей сказывали-рассказывали, за отца ее, по имени Ослейк, по прозванью Вик, ведь он владел земельным участком в Вике, жилым домом, сеновалом, сараем, пристанью, лодкой, всем он владел, всем обзавелся, предприимчивый был мужик, а потом в усадьбе появилась Алида, он взял ее служанкой, вместе с сыном ее, Сигвалдом, отцом которого был Асле, музыкант, тот, повешенный, вот так оно было, в усадьбе она появилась после того, как Асле повесили, во всяком случае, так сказывали, но сама мамаша никогда про это не говорила, никогда словом не обмолвилась ни про Асле, ни про то, что тогда случилось, думает Алес, она сама раз-другой намекала на это, не спрашивала, но как бы намекала, а мамаша тогда сразу умолкала и уходила, ни единого разу на ее памяти мамаша не произнесла имя Асле, про него ей рассказывали другие люди, рассказывали при всяком удобном случае, будто всем страсть как хотелось сообщить, с каким парнем мамаша ее хороводилась, и что в этих рассказах правда, а что нет, судить трудно, понятное дело, ведь на Дюльгье про Асле говорили, что он был музыкантом, как отец его, и что он силой взял ее мамашу и сделал ей ребенка, когда она была совсем девочкой, и увез ее с собой, но прежде лишил жизни ее мать, то есть бабку Алес, вот так сказывали, но правда ли это, нет ли, никто не знал, нет, быть такого не могло, любит народ всякие выдумки пересказывать, думает Алес, а еще сказывали, будто в народе ходили слухи, что убил он своего ровесника и завладел его лодкой, и случилось это в сарае, где жил его отец, на Дюльгье, а позднее, в Бьёргвине, порешил он еще несколько человек, после чего был схвачен и повешен, так сказывали, только навряд ли это правда, мамаша ее, Алида, никак не могла якшаться с этаким человеком, никак не могла, никогда в жизни, невозможно это, ей ли не знать мамашу Алиду, та бы нипочем не стала якшаться с этаким убивцем, думает Алес, а коли есть такие люди, такие убивцы, то оно и правильно, что есть виселицы, сказывал народ, и виселицы, должно, есть по-прежнему, по меньшей мере по одной в каждом селенье, так сказывали, но что здесь правда, а что нет, что Асле совершил, а чего не совершал, она знать не знала, только вот убивцем он быть не мог, он же был отцом старшего ее брата, наполовину брата, Сигвалда, думает Алес, никак он не мог убить ее бабку, ведь вдобавок сказывали, будто утром ее нашли мертвой в постели, но она вполне могла умереть, как люди обыкновенно умирают, могла заснуть тихо-спокойно и умереть хорошей и совершенно обыкновенной смертью, так оно, поди, и случилось, думает Алес, а еще думает, что недосуг ей тут рассиживаться, дел ведь всегда хватает, думает она, то одно, то другое, думает она, и бросает взгляд на кухонное окно, и видит Алиду, та стоит посередь кухни, напротив окна, стоит как наяву, впору положить руку ей на плечо, не попробовать ли, думает Алес, нет-нет, пожалуй что не стоит, не может она положить руку на плечо давным-давно умершей матери, думает Алес, ох, совсем стала старая да нерушная, думает она, не в себе уже, почти всегда не в духе, а старуха Алида стоит себе тут, чертовка окаянная, думает Алес, может, все-таки сказать ей что-нибудь, ведь сколько раз собиралась спросить мамашу, правда ли, как народ сказывает, она ушла в море, ей самой не верится, а люди говорят, что ушла и нашли-де ее возле берега, однако можно ли сидеть тут и разговаривать с той, что давно померла, нет, она пока что с ума не сошла, что бы там про нее ни говорили и ни думали, а чего только не думает да не говорит про нее молодежь, она же знает, что́ они говорят про нее между собой, а может, и с другими, она, мол, слишком стара, чтоб жить одна, так они говорят, но, видать, никто из них не хочет взять ее к себе в дом, во всяком случае, никто из них ей такого не предлагал, им своих дел хватает, а Алида-то так там и стоит, думает она, да уж, понятно, им своих дел хватает, недоставало только еще и с ней мучиться, и как же, прости Господи, получается, что мамаша, Алида, стоит у окна, у окна в ее кухне, думает Алес, и коли мамаша здесь, на кухне, то самой ей надо вернуться в горницу, думает Алес, нельзя же находиться в одном помещении с давно умершей матерью, думает Алес и видит, как Алида поворачивается и глядит прямо на нее, а Алида думает, что вот и младшенькая ее, хорошая девонька, милая, милая девонька тоже состарилась, и для нее тоже годы эвон как быстро промелькнули, ужас как быстро, но детей она завела, Алес-то, аж шестерых, и все выросли и неплохо устроились, все до одного, и девочки, и парни, так что у дочери ее, у Алес, все в порядке, думает Алида и видит малышку Алес, та взбирается по лестнице на полати в горнице, в Вике, останавливается на верхней ступеньке, глядит прямо на нее и говорит: Спокойных тебе снов, мама, и Алида отвечает: И тебе спокойных снов, доченька, самая хорошая девочка на всем белом свете, а Алес взбирается дальше и исчезает в темноте на полатях, под своим одеялом, в своем уголке. А Алида все стоит. Потом выходит из горницы на крыльцо и внизу, возле лодки, видит Ослейка, мужчина не больно-то крупный и не особо сильный, но волосы густые, и борода пышная, черная пока что, хотя кое-где и в волосах и в бороде серебрится седина, как и в собственных ее черных волосах, думает Алида и видит, как Ослейк глядит на свою лодку, видать, мозгует, думает Алида, он был добр к ней, Ослейк, думает она, что сталось бы с нею и с малышом Сигвалдом, не повстречайся им Ослейк, измученные и несчастные сидели они тогда на Брюггене в Бьёргвине, прислонясь к пакгаузу, вконец голодные и холодные сидели там, и вдруг появился Ослейк, вдруг вырос перед ними и сверху вниз глядел на нее