Триокала. Исторический роман

Как потом стало известно, не менее пятнадцати тысяч бежавших с поля боя мятежников на рассвете следующего дня добрались до Триокалы и укрылись за ее стенами.

Ругали Лукулла и за то, что он только на девятый день после сражения у Скиртеи привел свое войско к Триокале, хотя оба города отстояли друг от друга на расстоянии одного дневного перехода. Но и в этом случае у претора было оправдание: его задержал под Скиртеей один из вражеских лагерей с засевшими в нем мятежниками.

Утром следующего дня после битвы римляне стали готовиться к похоронам павших в битве товарищей.

К месту погребения солдаты сносили дрова и огромные вязанки хвороста.

В два часа пополудни близ дороги, ведущей из Скиртеи в Триокалу, выросли огромные пирамиды погребальных костров, сложенных из дров и тел погибших. Вокруг них выстроилось все римское войско в полном составе.

Перед тем как зажечь костры, Лукулл приказал вывести двести пар вооруженных мечами пленных, появление которых вызвало бурю восторга у тридцати пяти тысяч воинов преторского войска и толпившихся на стенах города жителей.

Римский претор решил почтить своих павших солдат погребальными гладиаторскими играми. Пока горели костры, четыреста пленников сражались, пронзая друг друга мечами. Оставшихся в живых победителей окружили и перебили римские солдаты.

В этот же день Лукулл приказал распять двести пятьдесят пленных на виду у осажденных.

Вдоль дороги, проходившей вблизи укрепленного лагеря мятежников (она тянулась от Скиртеи в сторону Пицинианы), солдаты вкопали двести пятьдесят столбов. Осужденных, которые несли на своих плечах патибулумы97, легионеры гнали к месту казни ударами бичей. Многие из пленных были ранены. На их обнаженных, блестевших от пота телах, ярко рдели кровавые раны. Лукулл специально велел отобрать для казни наиболее израненных и ослабевших пленников, не годившихся для будущих гладиаторских боев, которыми он собирался развлекать себя и своих солдат во время осады Триокалы. Перед тем как пригвоздить несчастных к крестам, солдаты немилосердно избивали их скорпионами98.

Вечером того же дня Лукулл бросил на вражеский лагерь несколько тысяч солдат из числа союзников, но мятежники легко отразили приступ, встретив наступающих градом камней и дротиков. Вторая волна наступавших вскоре тоже отхлынула. На склоне холма осталось более сотни убитых.

Как уже отмечалось, осажденный лагерь стоял на холме с крутыми склонами. Место, достаточно хорошо укрепленное самой природой, было опоясано глубоким рвом и валом, по гребню которого шел частокол из толстых бревен. Было ясно, что защитники лагеря, пока они еще не ослабели от голода, будут оказывать яростное сопротивление.

Лукуллу важно было поскорее двинуть свое войско к Триокале, в которой, по слухам, царили разброд и уныние, но он не хотел оставлять у себя в тылу столь многочисленный отряд неприятелей. Легат Клептий и все военные трибуны уговаривали претора не терять времени и, оставив под Скиртеей несколько когорт сторожить запертого в своем лагере врага, немедленно трубить поход, но тот упрямо твердил, что они не понимают особенностей борьбы с рабами.

– Кто из вас поручится за то, что осажденные не прорвутся через слабые заслоны? Если мы упустим эту сволочь, то, возможно, получим новую войну, которая может разгореться в еще спокойных восточных областях. Нет, я не уйду отсюда, пока не уничтожу их всех до одного.

Как показали дальнейшие события, претор оказался весьма прозорливым.

Вскоре Лукулл узнал, что Афинион, считавшийся погибшим, на третий день после битвы объявился в Триокале.

Сообщение об этом прислал Деметрий, который воспользовался неразберихой среди повстанцев, сбежавшихся в Триокалу, и незамеченным пробрался в крепость. Аполлоний и еще двадцать вольноотпущенников и клиентов Лукулла не без колебаний последовали за ним. Они боялись разоблачения, но вскоре осмелели и, рассеявшись среди восставших, приступили к исполнению задания, полученного от своего патрона. Прежде всего, они должны были распространить среди рабов слух, что претор обещает сохранить жизнь всем, кто сдастся ему на милость, хотя это было заведомой ложью. Даже если бы Лукулл позволил себе проявить подобную мягкость по отношению к мятежным рабам, возмущенный сенат все равно приказал бы ему казнить всех сдавшихся на милость пленников. Могущественный и надменный Рим никогда не оставлял бенаказанной дерзость рабов, взявшихся за оружие.