Тропами Яношика

Иржи Шробар присел, словно споткнулся. И вдруг, развернувшись, изо всей силы метнул кинжал, которым только что чистил картошку. Девушка не успела уклониться — нож на все лезвие вошел ей под ложечку. Без звука она упала навзничь.

Однако и Шробару встать не удалось: Николай прострелил ему обе ноги. Этот человек нужен был партизанам живым.

Но в тот момент, когда Прибура подбежал совсем близко, Шробар, заложив руку в широкую «детвянскую» штанину, выстрелил дважды, не доставая пистолета. Схватившись левой рукой за голову, которая сразу облилась кровью, Прибура рухнул на землю.

Иржи Шробара взяли живым. Кто-то привел и его спутницу, которая оказалась просто-напросто безусым пареньком, немцем.

Когда на крики и стрельбу прибежали командир с комиссаром, возле убитых, беспомощно опустив руки, стоял врач.

На сочной зеленой траве, на самом крутом склоне голи, лежали — чуть повыше Иланка Кишидаева, чуть пониже Николай Прибура.

И кровь их смешивалась в одну струйку…

На допросе Шробар упрямо твердил, что давно хотел перейти к партизанам, но знал: его, как гардиста, не примут. Поэтому решил схитрить. Надеялся сначала проявить себя, а уж потом открыться.

Начальник штаба делал вид, что верит этой версии, а сам ждал прихода партизана, которому поручил обыскать все вокруг кухни.

Наконец тот принес кулек с целым набором ядов и для горячей и для холодной пищи. Кулек был найден в земле под кучей картофельной шелухи, там, где сидел «детвянец».

Спасая свою шкуру, Шробар тут же признался, что во все крупные отряды партизан посланы такие люди, как он, с точно таким же заданием.

В один из отрядов, еще не имевших рации, страшное предупреждение пришло слишком поздно. Там сорок словацких партизан были отравлены ядом, всыпанным в кофе. Случайно остались живыми командир и три бойца, которые, будучи русскими, не любили «чарну кавичку» — пили всегда только чай.

Николая Прибуру и Иланку Кишидаеву похоронили на том месте, где они погибли, спасая других.

ВАЛАШКА ЯНОШИКА

Горит, алым пламенем полыхает плетень вокруг двора Лонгаверов. Это цветут турецкие бобы — летом украшение, а зимой незаменимая еда бабички Мирославы. Бобы и чарна кавичка. Чарна кавичка и бобы.

И кто знает, что она больше любит — вкус плодов или сам процесс их выращивания. Вот ведь как спешит сегодня, в жизни так никуда не спешила, уже и оделась во все праздничное, а все равно задержалась, чтобы полить бобы. С лейкой и ведром пошла вдоль плетня. Там вырвала сорняк, там стебелек направила куда следует. Покончив с этим делом, бабичка вернулась к калитке. Хозяйским глазом окинула двор. Все ли на месте, все ли в порядке? Кажется, все как надо. Куры квохчут, выискивают каких-то букашек. Кошка сидит на крыльце, дорогу хозяйке намывает. Ручеек возле дома журчит.

Грустно стало на душе. Всего этого она может больше и не увидеть. Ведь не в костел идет, не на богомолье, хотя и нарядилась как в христов день. Предстоит бабичке Мирославе такое дело, какое даже не приснилось ни ее матери, ни бабушке, ни прабабушке. Правда, попросил ее об этом всего лишь старик Франтишек. Но она-то знает, что придумал такое он не сам, что стоят за ним люди, которые день и ночь пекутся не о себе, а обо всем народе — о Словакии.

Закрыв калитку и перекрестившись на собственный дом, ушла бабичка Мирослава.

А вечером она уже сидела на мягком диване, обшитом изумрудно-зеленым плюшем, в просторной светлой квартире майора Станека, заместителя начальника гарнизона Банска-Бистрицы.

Говорила бабичка с таким большим паном первый раз в жизни. И чтобы не стушеваться, сначала постаралась напомнить ему о самом дорогом, а уж потом сказать все.

— У вас давно нет матери, пан велитель. Это я знаю. Так выслушайте меня, как матерь: спокойно и покорно.

Майор, развалясь в кресле, курил немецкую сигарету и поглядывал на портрет Гитлера, стоявший на письменном столе. Очень не понравилось майору, что эта старуха сумела обмануть часового и пробраться к нему в дом. Но так как она сразу предупредила, что сообщит что-то очень важное, он решил выслушать ее, хотя в гарнизоне его ждали неотложные дела. Не по душе пришлось ему и начало речи старухи, требовавшей покорности.

Однако Станек был выдержанным и никогда не перебивал говорящего, тем более женщину. К тому же он слыл человеком здравомыслящим и понимал, что живет в такое время, когда надо вести себя очень тактично, если хочешь сохранить голову на плечах.

— Только предупреждаю, пан велитель, пугать меня бесполезно. Я прожила уже семьдесят лет, умереть готова хоть сегодня. Так что пугать меня не пытайтесь.

«О чем это она?» — подумал Станек и, раздавив дымящуюся сигарету в пасти хрустального льва, уставился на морщинистое лицо старухи, казавшееся наполовину меньше обычных лиц, вероятно от того, что оно так высохло.

— Я послана к вам теми, кто на парашюте с неба спустился.