Trust me (СИ)

Ньют едва успел закрыть дверь и последовать за Томасом в гостиную (удивительно, насколько быстро брюнет ориентировался в незнакомом доме), где на невысокой тумбочке слева от дивана уже выстроилась Пизанская башня из коробок с однотипными названиями и изображениями чихающих в платок человечков. Томас уже успел залить горячую воду в стакан, засыпать туда содержимое одного из многочисленных пакетиков, и степенно размешивал розовеющее нечто чайной ложкой (где нашел — хрен его знает). Ньют следил за его действиями, с трудом осознавая, что происходит, и стек-таки на диван, укутываясь в одеяло и хохлясь, как попугайчик на жердочке. Томас протянул ему стакан, розовая жидкость в котором пахла искусственной малиной или какой-то другой ягодой, а не успевшие раствориться гранулы закрутились в маленьком водовороте. Протянул левой рукой блондину в правую и застыл, не собираясь выслушивать никакие «я не хочу», вертевшиеся у Ньюта на языке.

— Я, знаешь, тебе книги принес, — Томас кинулся за забытым в прихожей пакетом и извлек оттуда два тонких пособия. Ньюту они понадобятся недели через две, когда назначат дату очередного зачета. — Вспомнил, что заказал их сразу, как только ты про них мне сказал. Хотел сразу к тебе бежать, но потом вспомнил, что и знать не знаю, где ты живешь. Пришлось звонить Гилмору и окольными путями выпытывать твое местонахождение, — Томас пожал плечами, вертя книги в руках, и положил между собой и Ньютом.

Ньют не столько пил оказавшуюся на редкость противной воду из стакана, сколько грел и без того горячие руки, что подрагивали не то от озноба, не то от непривычной близости Томаса — тот примостился на подлокотнике и периодически подгонял Ньюта ненавязчивым «пей, пей, пей давай!». И зачем он только явился сюда? Почему не завалил Ньюта вопросами? Почему не обиделся, в конце концов? Это понять было трудно.

— Короче, смотри, — Томасу надоело молчать и сидеть, дергая ступнями словно в такт слышимой им одним музыке, и потому он вскочил как-то чересчур резко, сгреб в охапку все наставленные друг на друга коробки и начал показывать каждую отдельно, — я набрал тут всего. Не знаю, зачем, но почему-то подумал, что ты, может, не доверяешь американским лекарствам. Вот это от кашля, не более двух раз в день. Охренеть какое гадкое на вкус, но не умрешь. Вот это, — он повертел в руках пластинку похожих на леденцы таблеток, — от боли в горле. Лучше не злоупотреблять, конечно, иначе толку от них не будет…

Ньют послушно кивал чуть ли не на каждое слово, допивая малиновую муть, отставил стакан в сторону и сцепил в замок руки, зарывая нос в высокий воротник свитера. Томас, покончив с воодушевленным инструктажем, свалил все лекарства в аптечку. Задержался ненадолго в кухне, глядя перед собой и замолчав внезапно и глухо, будто чем-то пораженный — внезапной мыслью или, может, винным пятном на столешнице. Ньют жадно впитывал воцарившееся молчание, которое пахло присутствием Томаса, и лишний раз слишком громко шмыгнул носом.

Нужно было что-то сказать. Хотя бы что-нибудь. Ведь не мешало им ничто вчера мило беседовать допоздна, почему сейчас губы словно сковывает льдом? Свитер нещадно колол нос, и потому Ньют высунулся все-таки, стараясь дышать как можно глубже, пусть это и не получалось вовсе. Томас по-прежнему молчал где-то в районе кухни, и на секунду блондину почудилось, что никого, кроме него самого, в доме нет, что Томас — это всего лишь плод воображения, дитя бреда и отказывавшейся работать головы. Но стоило Ньюту только начать сомневаться в своей адекватности, как за стеной звякнуло — видимо, что-то из столовых приборов, — а брюнет начал бубнить нечто грозное и страшное, словно наводя порчу на вылетевшую из рук вещь. Нет, не воображение.

Зачем ты пришел, Томас? Что тебе нужно?

Словно услышав этот оставшийся в голове Ньюта вопрос, Томас появился в гостиной. Резко остановился, поймав на себе спокойный, чуть холодный (скорее из-за болезни, нежели из-за чего-либо еще) взгляд карих глаз, приоткрыл было рот, явно намереваясь что-то произнести, но, впрочем, не осмелился. Отвел глаза, делая вид, что смотрит на темнеющее небо за окном, и выставляя на обозрение только лопатки. Поговорить, не поговорить? Неловко было бы промолчать весь вечер, притворяясь, будто из-за боли в горле не можешь и слова вымолвить. И еще более неловко было бы так и не извиниться. Может, со стороны произошедшее показалось бы абсурдным и не стоящим никакого внимания вообще, но для Ньюта, который замечал что-то инородное в Томасе, что-что, что докучало его не час и не два, необходимость произнести хотя бы пару слов была близка по своей сущности к выбору между жизнью и смертью.

— Спасибо, — давно Ньюту не казалось, что говорить трудно, что язык немеет и отказывается воспроизводить знакомые звуки. И дело было вовсе не в простуде, не в сипящем, как у серийных убийц в фильмах ужасов, голосе. — И извини сразу.

Томас поворачивался медленно, точно не желая этого делать. Точно был не готов к словам, что ударили в спину.