— За что? — блестяще. Еще и дурака из себя мастерски строит, будто действительно не понимает, в чем дело.
— За то, что ушел. По-свински вышло, но…, но это просто я, — последнюю фразу Ньют произнес, как некий вердикт или приговор: со вздохом, как бы означающим, что ничего блондин поделать с собой не может. — Ты не думай, что дело в тебе, — Томас глянул на правую руку и тут же сунул ее в карман шортов, развернув так, чтобы запястья не было видно — Ньют увидел только полоску цифр, которые не различил (давайте будем честными, даже не старался различить), от чего запнулся и забыл, что именно хотел сказать дальше. — Не обращай внимания на мои причуды, они у всех есть.
— Да ладно, — Томас дернул одним плечом, беззаботно хмыкая. — Я, честно говоря, подумал, что выбесил тебя чем-нибудь, и поэтому ты по-быстрому решил дать деру. Вот и пришел… Типа вину загладить и все такое, — брюнету было дико неловко это говорить: он не знал, куда деть глаза, и бегали они у него бешено, пока в конце концов не остановились где-то на носу Ньюта. — А на твоих тараканов мне как-то по боку. Они же твои, вот и возись с ними сам.
Ньют посмотрел на него пристально-пристально, словно пытаясь уличить во лжи. Но нет, Томас сканировал его лицо, улыбаясь одними глазами так, что не поверить ему было невозможно. Они оба строили из себя виноватых. Мило. И Томас по крайней мере блестяще делает вид, что действительно не беспокоится из-за поступка Ньюта и не пытается найти в нем не особо приятную для себя подоплеку.
— Я бы тебя даже на порог не пустил, если бы ты меня чем-то выбесил, — Ньют снова попытался улыбнуться. На этот раз получилось вполне сносно, но немногим лучше, чем в дверях дома. — Нет, правда, спасибо. За заботу. Томми, — то, как он отделил слова друг от друга, то, как произнес «Томми» после короткой паузы, будто раздумывал некоторое время, стоит ли вообще говорить это, вышло до того нелепо, что Ньют не мог не скривить губы и спрятаться снова за ворот свитера.
— Это дружеское беспокойство, — поправил Томас, словно разница между заботой и дружеским беспокойством была огромная, как у антонимов, — но пожалуйста. Рад стараться. Ну, и знать, что ты на меня не обижаешься ни за что и все такое.
Ньют не хотел бы, чтобы все переросло в долгую беседу по душам (да, он сбросил так называемый груз с плеч, ему стало легче (на порядок легче), но продолжения концерта он попросту не выдержит), как в мелодрамах, но дело, кажется, к тому и шло. Оставалось только подобрать под себя ноги и сжаться всем телом, как ежик, защищаясь от неизбежного. Но Томасу и самому, по-видимому, не улыбалось выяснять отношения, плеваться друг в друга преувеличенно красивыми метафорами или вести себя, как подросток, слишком остро все воспринявший: он запустил руку в волосы — пряди при этом, как темные змейки, побежали меж пальцев — и отрывисто выдохнул.
— Тебя с курсов не попрут за пропуски? — Ньют ограничился медленным, безучастным поворотом головы из стороны в сторону, но, подумав немного, хрипло добавил:
— Я позвонил им. Сказали, чтобы был готов к следующему зачету, а практику они мне простят. Как способному ученику, все дела, — Ньют помедлил, глянул на все еще стоящего посреди комнаты Томаса. — Хочешь что-нибудь? У меня пиво есть.
— Не, я за рулем.
— Какой законопослушный, однако, — Ньют ухмыльнулся, оборачивая вокруг тела плед и шатко поднимаясь на ноги.
— Не каждому выдается шанс покататься на байке и поплевать на правила, — Томас пошел на кухню за Ньютом. Не спрашивая, зачем и для чего. Просто пошел. — Кстати, у тебя тоже были волосы длинные? — на удивленно вскинутую бровь на повернувшемся к нему лице Томас отреагировал пожатием плеч. — Не, просто на каждой фотке у этих дядек бороды до пупка и волосы до задницы. Ты тоже мужеподобной русалочкой был?
— Можно сказать и так, — Ньют закатил глаза, взял со встретившейся на пути полки стопку пыльных, но на вид совсем недавно сделанных фотографий, бегло просмотрел ее всю, вытянул один прямоугольник, некогда сложенный пополам, и отдал Томасу.
На фотографии Томасу в глаза сразу бросился Ньют, но вид у него был несколько другой. Более незнакомый и чужой. Сейчас выражение лица у блондина было на порядок дружелюбнее и приятнее: не было старившей его на пять лет щетины, которую не сбривали специально, а не из-за лени, губы не кривились в жутком подобии улыбки, скулы не выступали так отчетливо. И не было прямых длинных светлых волос, свисавших ниже груди. Томас присвистнул, отпуская какой-то комментарий, на что Ньют толкнул его в плечо (по-прежнему сохраняя неприкосновенность тех самых рук).
Блондин подошел поближе к Томасу, наклонил голову, вглядываясь в фотографию, и забавно хмыкнул, как старик, вспоминавший кутежи молодости. Он указал пальцем на темнокожего парня, приобнявшего раннюю версию себя за плечи, на которого брюнет поначалу внимания не обратил. Если Ньюта на фотографии можно было назвать мускулистым и крепким, то этот вполне сошел бы за ходячую скалу.