Царь велел тебя повесить

– Косточка, поди сюда, – сказала тетка, и я вздрогнул. Точно таким же голосом она говорила это шесть лет назад, выходя на залитую солнцем голубую террасу в Альфаме. Косточка, поди сюда, почисти мне вишни для варенья.

* * *

Мы были недалеко от моря, это точно, голова у меня кружилась от соленого воздуха. Чем ближе мы подходили к дверям морга, тем больше мне становилось не по себе. Будь я быком на корриде, забился бы в угол и улыбался бы оттуда матадору. Когда в девяносто первом меня взяли на корриду, я прочел в буклете, что в старину все углы на арене закрывали щитами, потому что быки нередко трусили, забивались в угол и выкурить их оттуда было невозможно.

Стальные двери даже на вид были холодными, на правой створке какой-то шутник написал черной краской: Revertitur in terram suam unde erat. Пруэнса вошел первым и пробыл там некоторое время, а мне разрешили сесть на стул, над которым была вытертая отметина, – я сразу представил себе, сколько затылков прислонялось к этой стене год за годом, делая пятно все более безнадежным. Минут десять я сидел, свесив руки между колен, и вдыхал смесь ацетона, бунзеновских горелок, жидкого мыла и реактивов, струившуюся из дверей лаборатории. На двери лаборатории была надпись «Не входить», а на двери морга – «Сохраняйте спокойствие».

– Прошу вас, – сказал следователь, делая мне знак из дверей, и я вошел. Это был еще не морг, а что-то вроде прихожей, перегороженной рифленым стеклом, за стеклом виднелась комната, от пола до потолка выложенная зеленым кафелем. Я ожидал увидеть холодильные камеры, стол для аутопсии и прочее, но увидел только белую скамью, длинный ящик на ней и смотрителя в халате, возившегося с каталкой. На смотрителе были резиновые сапоги, как будто он собрался поработать в саду после дождя. Пруэнса вздохнул, толкнул стеклянную дверь и вошел в комнату. Я представил себе сладковатый запах гниения и формалина, ударивший ему в ноздри, и поежился. Смотритель откинул одну из стенок ящика, будто борт у грузовика, и выволок тело на каталку, осторожно придерживая за плечи.

Я увидел маленькую голову со светлыми, свисающими, будто мокрая пряжа, волосами. Из-под клеенки виднелась нога с биркой на щиколотке и рука, откинутая вниз, на мизинце не хватало верхней фаланги. Пруэнса стоял в изголовье скамьи, разглядывая запрокинутое лицо с морозными кругами у глаз. Клеенка, которой накрыли тело, была того стыдного розового цвета, который могут выносить только грудные младенцы и мертвецы.

Я прищурился, вглядываясь в бирку, но синяя чернильная надпись расплывалась, как будто на нее капнули водой, тогда я плотно прижался носом к стеклу и прочел: Liutauras Jokūbas Rauba. Год рожд. 1974.

– Посмотрите внимательно, – строго сказал человек в синем халате, выходя в коридор. – Вам хорошо видно? Требуется ли вам зайти внутрь? Вы узнаете этого человека? Назовите его полное имя.

Часть третья Тавромахия

Глава шестая

Лютас

Патагония лежала внизу, как оправа от викторианской брошки, ее середину застилали облака, и брошка казалась пустой, как будто из нее вынули камень, чтобы снести в заклад. Я видел целую груду таких погнутых оправ и пряжек в витрине у еврея, прямо напротив мастерской моего отчима. Еврей скупал серебро и золото, а отчим звал его Бенька, хотя на вид ему было лет девяносто. Круглое окно оказалось теплым, когда я приложил к нему ладонь, и я подумал, что мы приближаемся к Огненной земле.

– Видите фьорды? – сказал кто-то над моим ухом, я обернулся и увидел стюардессу, склонившуюся так низко, что я почти уткнулся в ее смуглую грудь. На груди поблескивали желтые камни, гладкие, с виду старинные.

– Мы скоро садимся?

– Вам скоро выходить, – поправила она, протягивая мне груду прозрачных леденцов на стеклянном подносе.

– Там есть поселок из лавы, в нем живет две тысячи человек, и все как один браконьеры, – сказал я, выбирая леденец, стюардесса равнодушно кивнула и двинулась дальше. Я положил конфету в рот, разгладил бумажку на колене и прочитал: «Взлетные». Рядом со мной никого не было, я приподнялся в кресле, чтобы осмотреться в салоне, редкое везение: три свободных места на трансатлантическом рейсе. Соседом справа через проход оказался конторского вида парень в золотых очках, и я показал ему леденец:

– Ретро, понимаете? Настоящий сахар.

– Понимаю. – Он постучал костяшками пальцев по своему иллюминатору. – Это тоже сахар, их делают из мятной карамели. Вам скоро выходить, Рауба. Мы пролетаем над экватором.

– Но нам нельзя! Мы же расплавимся от солнца! – Я встал с кресла и пошел к пилотам, чтобы предупредить их, но тут стюардесса вернулась, ловко открыла дверь аварийного выхода и вытолкнула меня вон, в сизые задубелые небеса.

Зое