Царь велел тебя повесить

Крыша в тюрьме протекает, после февральских дождей на потолке моей камеры образовалось пятно, похожее на синего осьминога, точнее – на половину осьминога, вторая половина принадлежит моим шумным соседям. Сегодня утром, глядя на пятно, я вспомнил, как провел первую ночь в доме кукольницы – в чулане, отгороженном от спальни картонной стеной. На потолке, там, где раньше была люстра, остался плафон, я не сразу различил в нем барочного ангела, обрамленного виноградными листьями. Это была половина ангела, плафон разделили стеной пополам, когда пытались сделать из студии двухкомнатную квартиру. Ангел весело поглядывал на меня сверху вниз, задрав округлую ручку с двумя пальцами, сложенными буквой V.

Я остался ночевать, хотя меня пригласили на обед, при том что обеда в доме не было. Габия вырезала какие-то рюши, гнула проволоку и совершенно не хотела говорить о вчерашнем вечере, где мы столкнулись и напились в хлам, в дымину, сто лет я так не напивался. Сказать по правде, мы едва узнали друг друга в разукрашенном тыквами подвале школы искусств, зато смеялись и обнимались, как будто не виделись сто лет. Так, наверное, два заблудившихся полярника радуются, столкнувшись в ледяной беспроглядной мгле. Потом мы сбежали оттуда в парк. От воды несло уснувшей рыбой, губы Габии горели, сосновые плашки моста ходуном ходили у меня под ногами.

Я уронил в воду портсигар и поломал карнавальную шляпу, болтавшуюся у нее на спине. Потом я хотел встать на колени, задрать черную ведьминскую юбку и попробовать Габию на вкус, но вспомнил, что на вечеринке подавали сырные гренки с чесноком, и передумал. Я где-то читал, что чеснок мгновенно пропитывает женщин с ног до головы.

* * *

Ханна, я даже не знаю с чего начать. Сейчас шесть часов вечера, и я снова в камере. Только что вернулся с руа Ремедиош. Я был дома, я был на побережье, я видел весенний Лиссабон!

Пруэнса вызвал меня рано утром и предложил исполнить любое мое требование или просьбу. В честь завершения карнавальной недели. Я открыл было рот, но понял, что хочу попросить о двух вещах, а это может остудить его внезапную доброту. Нужно было выбирать, я стиснул зубы и выбрал Капарику, потому что другого такого шанса ждать не приходилось.

– Итак, какие будут просьбы, Кайрис? – спросил следователь. – Будьте скромным. Не забывайте о Великом посте и Пепельной среде. «Помни, что ты прах и в прах возвратишься».

– Послушайте. – Я собрал все свои силы и посмотрел ему прямо в глаза. – Я понимаю, что никому не хочется тащиться со мной в Капарику. Но если вы отвезете меня на побережье, я найду тот дачный коттедж, где провел половину ночи со вторника на среду. У меня нет алиби, потому что я сидел в этом проклятом «Веселом реполове»!

– У вас нет алиби, потому что вы преступник, – скучно сказал Пруэнса. – Это все?

– Нет, не все. Оттуда мы поедем ко мне домой, и я покажу вам все в подробностях, как на античной сцене, с жестами и песнями. Только начинать нужно с коттеджа. Я был там, когда жертву застрелили в моем доме.

– Ладно. Почему бы нам не прокатиться на берег моря за казенный счет? Вы ведь не сбежите?

– Вот те крест. – Я сказал: juro por Deus, и он усмехнулся.

– Впрочем, если и сбежите, боюсь, вам некуда будет податься. – Он полистал свою папку. – К нам обратился муниципальный нотариус с просьбой сообщить вам, что дом на руа Ремедиош будет выставлен на аукцион в начале апреля. Так что, если ваши друзья перестанут швырять деньги на адвокатов, они смогут выкупить его, заплатив задолженность и пеню.

Аукцион? Ну да, разумеется, этого следовало ожидать. Деньги, предназначенные «Сантандеру», лежат у меня за пазухой, я размениваю их на лимоны, сахар и электричество.

– Сколько вы задолжали банку? – спросил Пруэнса.

– Много. Плюс проценты. У меня был шанс расплатиться, в этом году давали поблажку. Для этого я и впутался в историю с Хенриеттой, мне казалось, что это просто, быстро и не чересчур криминально.

– Не чересчур? – Он пожевал губами. – Tudo bem, у меня есть два часа, поехали!

Странное дело – как только меня вывели на крыльцо, я закашлялся, да так крепко, что не сразу смог разогнуться; ингалятора у меня не было, пришлось сплести пальцы в мудру йони и прислониться к стене. Двое рослых полицейских курили на крыльце и поглядывали на меня с любопытством. Во дворе департамента было пусто, у ворот стояла знакомая серая машина с решеткой, закрывающей окно. Всю дорогу я смотрел в зарешеченное окно, совершенно сомлев от мартовского воздуха, заполненного пыльцой мимозы и цветущего дрока, а когда мы въехали на мост, чтобы пересечь Тежу, синий цвет ударил меня по глазам и я заплакал. Просто как баба зарыдал, закрывая рот кулаком.