Царь велел тебя повесить

Я быстро шел вдоль рядов, провожаемый шипением и треском, я хотел выйти на воздух и уже дошел до ворот, ведущих на грязную руа Дом Луиш, когда увидел Зое с плетеной корзинкой в руках и своего отца Франтишека Конопку, наголо обритого, в просторных одеждах цвета гранатового сока.

Они покупали перцы у крестьянки в высоком чепце, отец стоял ко мне спиной, но теткино лицо я видел отчетливо, она улыбалась и показывала рукой на горку мелких перчиков, лежащих на блюде. Отец положил на прилавок монеты – они засмеялись и запрыгали на мокром розовом мраморе! Тетка положила кулек в корзинку и пошла к цветочным рядам, отец шел с ней рядом, то и дело наклоняясь к ее уху, и я понял, что он говорит ей, что купит пламенник, огненные бобы и резеду.

Уборщик в клеенчатом фартуке толкнул меня и не извинился, за его шваброй оставались полосы чистого серого пола, по такой полосе я и пошел за ними, закрыв глаза покрепче, кровь в моей голове шумела все сильнее, а кончики пальцев заледенели, как будто я рисовал на стекле зимнего троллейбуса. Такой троллейбус ходил от вильнюсского вокзала до моей школы, я часто проезжал свою остановку, выходил возле Петра и Павла и шлялся вокруг собора в поисках монет, оброненных в снег во время свадеб и отпеваний.

Тетка с отцом свернули за цветочную стену, я прибавил шагу, но они вошли в рощу тигровых лилий и скрылись за высокими стеблями, вслед за ними я вошел туда, зажмурившись, задыхаясь от пыльцы, похожей на куркуму. Хозяйка лилий хватала меня за руки и трещала, будто пенопласт, который ломают сразу несколько человек, я не выдержал и открыл глаза – как тот парень из книги Августина, против своей воли. Парень-христианин не ходил с друзьями смотреть бои на арене, чтобы не поддаться общей ярости при виде крови; однажды он согласился пойти, но поклялся не открывать глаз, правда, из этого ничего не вышло. Открыл как миленький.

Когда ты слышишь крик, ты открываешь глаза, и вот – душе твоей нанесена рана тяжелее, чем телу того человека, который упал, и ты пал ниже, чем тот, при чьем падении поднялся крик, вид крови возбудил в тебе бесчеловечность, ты пристально смотрел, ты сладко кричал, ты дал себя увлечь и унес с собой безумие, заставляющее вернуться туда снова.

Глава четвертая

Костас

Я аккуратно закрыл ребристую крышку блока, защелкнул замок и огляделся, не в силах поверить, что за две минуты отключил сигнализацию, как заправский медвежатник. Еще полчаса назад я шел по пустой улице и размышлял о том, что завтра будет поганый день, послезавтра еще хуже, а о том, что будет потом, даже думать неохота. Лютас был моей последней надеждой, и он не приехал. Платить мадьяру будет нечем, а цитрины испарились неведомо куда. Вернее, я знаю куда, но поделать ничего не могу.

The Vico Road goes round and round
to meet where terms begin.

Просидев за столиком два с лишним часа, я расплатился за пирамиду кофейных чашек и отправился на поезд короткой дорогой. Галерея «Эшпишел» оказалась у меня на пути, потому что я свернул на два переулка раньше, чем надо, просто задумался. Я уже подходил к вокзальной площади, когда увидел тавромахию в знакомой, ярко освещенной витрине и обрадовался ей, как старому другу. Тем более что старого друга у меня больше не было.

Подгоняемый каким-то непривычным волнением, я обошел галерею со двора и задрал голову, изучая карниз и расположение окон. Одно из окон на втором этаже было открыто, занавеска полоскалась на ветру, будто из осажденной крепости махали белым платком. В окнах первого этажа мелькали знакомые огоньки «Оптекса», на заднем дворе кто-то разбросал ящики из-под апельсинов, с юга двор прикрывала живая изгородь из барбариса. Украсть, украсть. Соединить половинки, отнести антиквару, расплатиться с мадьяром и забыть эту историю как страшный сон. Забраться туда можно по водосточной трубе, здешнюю систему я, положим, раскодирую, думал я, медленно обходя здание. Но там ведь человек сидит, а то и два, если поймают – изобьют и выкинут вон. Португальцы не торопятся звать карабинеров, в этом я вижу их приятное сходство с русскими.

Я достал брелок с ключами, включил фонарик и посветил на водосточную трубу: она была обломана, похоже, хозяин галереи экономил не только на охране. Украсть тавромахию. Если я это сделаю, то смогу продохнуть.

Дело не в пластинке с быками, думал я, глядя на белую занавеску в окне, дело в том, что нужно совершить что-нибудь неистовое и нелепое, высечь огонь из ногтя, как Вяйнямейнен, любимец тартуского доцента, или поймать и съесть русалку. Я засучил рукава и принялся составлять мокрые ящики один на другой. Построив шаткую пирамиду, я добрался до трубы, прополз два метра вверх, встал на карниз, дошел до открытого окна и спрыгнул вниз. Хорошо, что в тот день я надел старые кеды на босу ногу.