Царь велел тебя повесить

– Это моя молодая сеньора? Вы… anormalidade! – Байша стряхнула воображаемый пепел со своих рук, повернулась и пошла по коридору с высоко поднятой головой. Пылесос остался в коридоре, заполненный теткой, паутиной и домашней грязью. Я понял, что служанка отправилась собирать вещи, и сказал ей вслед, что намерен немедленно отвезти урну туда, где ее полагается держать. Пепел мудреца Солона, того, что запретил женщинам царапать себе лицо на похоронах, рассыпали по всему острову Саламину, а пепел Моррисона, говорят, развеял над городом торговец, снабжавший его героином. Свою любимую женщину я вытряхнул из пылесоса на бумажное полотенце, переложил обратно в урну и завинтил крышку покрепче.

На следующее утро, дождавшись, когда Байша отправится в лавку, я завернул урну в теткину шаль и спустился с ней в подвал. Найти потайное место оказалось не так-то просто: сначала я хотел спрятать ее между бутылками, в глубине винного стеллажа, но шпиль на крышке урны не давал уложить ее плашмя. К тому же рано или поздно Байша добралась бы до этой полки. В конце концов я пристроил тетку в полую глиняную модель маяка: пришлось вынуть лампочку и всякую электрическую требуху, но это заняло у меня не больше десяти минут. Я прикрутил крышу на место, задвинул маяк в угол и вылез из погреба, чтобы соврать вернувшейся Байше, что курьер из cemitério только что увез священный сосуд и даже дал мне расписку. Служанка посмотрела мне в лицо, поджав сиреневые губы, и медленно кивнула.

Зое

Пентименто – вот как это называется, наконец-то я слово вспомнила! То, что художник закрасил, запрятал, проступает неумолимо, как веснушки на солнце, и становится видно всем – под струпьями краски или на музейной рентгенограмме. Одним словом, ребра первоначального замысла рано или поздно вылезут на свет божий, даже если автор сам про них позабыл. Разве не так же обстоит дело с воспоминаниями? С тех пор как я провела с тобой ночь в отеле «Барклай», прошло восемь лет, но я могу описать все, что находилось в номере, даже никудышнюю гравюру на стене, и это еще не все – из-под тартуского слоя проглядывает то, о чем я думала, лежа в гостиничных простынях, полных бисквитных крошек, а думала я о том, как ты похож на проклятого испанца и как же это здорово и необъяснимо.

Помнишь тот вечер? От «Рамбутана» до отеля было минут пятнадцать всего, но зимний ливень так разошелся, что мы здорово вымокли. Пробежав мимо сонной консьержки, мы не стали ждать лифта и бегом поднялись в номер, где было сухо, пахло мастикой, а над кроватью склонилась горничная в прозрачных перчатках до локтя.

– Можете идти, спасибо, – сказала я и протянула ей десятикроновую бумажку. Кажется, тогда на десятках рисовали львов, видишь, я даже это помню. На тебе сухого места не было, а про меня и говорить нечего. Я сбросила мокрое платье и села на кровать, чтобы разуться. Ты встал передо мной на колени и стащил сапоги, вместе с ними съехали чулки на резинке, ты их тоже снял и повесил на спинку стула.

– Я не езжу на пляж, загораю только на крыше, – сказала я. – Сижу там в юбке и лифчике, как арабская танцовщица. Поэтому загар такой полосатый.

Ты покивал головой, но я знала, что ты меня не слышишь. Твое лицо перестало быть красивым, скулы проступили, будто булыжники в песке, а глаза стали злыми, как у твоей матери, ты смотрел туда, где темная полоска граничила со светлой, и я пожалела, что утром не надела чего-нибудь особенного. На мне были хлопковые трусы, я купила их на вокзале, вспомнив, что забыла дома пакет с бельем. Ты положил голову мне на колени, и я погладила тебя по волосам. Твое желание было мне понятно, но не задевало моего сердца. Признаюсь, я немножко дразнила тебя, но ты сам виноват, зачем ты был так похож на Зеппо? Я немножко дразнила тебя и немножко врала. Вернее, не все тебе рассказывала. Теперь мне стыдно, и я пишу тебе это звуковое письмо, кустарное, в 33 оборота, будто новобранец своей девушке.

Ну так вот. Я приехала в Тарту по просьбе твоей матери. Тебе такое и в голову не приходило, верно? Я обещала ей сделать все, чтобы ты остался в университете: найти нужных людей, выяснить, в чем причина, все уладить и если понадобится – заплатить.

Когда утром ты ушел в общагу собирать вещи, я отправилась завтракать с твоим деканом Элиасом, и он объяснил мне, насколько все безнадежно.

– Я рад, что мы познакомились, госпожа Брага, – сказал он, отодвигая конверт, который я выложила на скатерть. – Но вам не стоит тратить деньги на эту затею. Студент Кайрис не будет учиться в этом университете. Дело не в зачете и не в испорченной библиотечной книге. С тех пор как я стал деканом, меня заботит положение дел на факультете, в особенности чистота нравов.

– Неужели мой племянник способен скомпрометировать целый факультет? – засмеялась я, но он даже не улыбнулся в ответ.

– Мы не сможем это уладить, как вы изволили выразиться по телефону. Я глубоко убежден, что таким, как Кайрис, не следует получать высшее образование. Стране нужны рабочие руки, а не историки со смутным представлением о морали.