Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Пожар случился – вовек небывалый! Половина города – в прах. Огонь-то на монастырь перекинулся. В Кресто-Воздвиженском – матушки, но отстояли обитель, отмолили, а Спасо-Преображенский два дня полыхал. Колокольня сгорела! Было семь колоколов, стал единый слиток меди. Нарочно взвесили – 298 пудов потянул. Уж такой ветер бушевал – головни в Оку летели. Как змей, шипела река-то!.. Всё – новый герб, Павлом Петровичем дарованный.

– А какой у Белёва герб?

– В голубом поле золотой ячменный сноп, а из сего снопа – пламя! О Господи, прости Ты нас, грешных! Так я тебе скажу, Васенька, что ни делается – к лучшему… Ты небось думаешь – в Белёве черно и трубы торчат… Новехонький Белёв. План из Петербурга доставили. Улицы – как стрелы. Муравейника больше нет. Купчики-то наши, на хлебе, на пеньке, на семени конопляном – великие тысячи огребают. Прежде жили-теснились, а теперь что ни дом – дворец. На широкую ногу пошла жизнь: денюшки напоказ. Да и слава богу, чего ради нищими притворяться!

Дом Екатерины Афанасьевны Протасовой стоял на Крутиковой улице. Улица заканчивалась гусиным лужком и обмиранием сердца. Под ногами разверзалась изумрудная травяная бездна, на дне – Ока лентой, за Окою – простор. Неоглядный. Лопатки чесались – до того хотелось крыльев.

Екатерина Афанасьевна, в пронзительно белом чепце, в черном бархатном платье, при виде Васеньки одолела оцепенение свое, ожила.

– Боже мой! Господи! Свет ты наш! Василий Андреевич! В уединение наше! В затвор белёвский!

– Коли Белёв, стало быть, – бел. – Василий Андреевич, расцелованный в щеки, тронул губами мраморную руку… сестрицы. – Чиновную прозелень мою смывать где, как не в Выре?

– Что прижукнулись?! – подзадорила дочерей Екатерина Афанасьевна. – Встречайте свое счастье.

Семилетняя Саша, раскрыв объятья, налетела с такой прытью, что пришлось ее подхватить, и она очутилась на руках, выставляя губки, чмокала Василия Андреевича в щеки, в глаза, в нос.

– Фу! Александра! – возмутилась Екатерина Афанасьевна.

– Самый! Самый! – Сашенька положила головку на плечо своему другу.

– Немедленно сойди с рук! – приказала матушка.

Маше было девять лет, она подошла к Василию Андреевичу, робея поклонилась.

– Маша, да поцелуй же ты Василия Андреевича! – снова возмутилась Екатерина Афанасьевна.

Щечки у Маши запылали, она крепко зажмурилась, губки у нее были, как огонь.

Василий Андреевич привез девочкам целый зверинец глиняных игрушек: длинношеие полосатые олени, кони, коровы, наседка с цыплятами. Все полосатые, из соседнего Филимонова. Был еще золотоголовый, с зеленой шеей, с красным телом – то ли козел, то ли баран. Был и пастух на трехглавом коне.

– И вот, вот! – Василий Андреевич достал из саквояжа кожаную золоченую папку, а в папке литографии зверей, птиц, рыб – со всего света.

– И вот, вот! – снова сказал Василий Андреевич, выставляя резную шкатулку в виде замка.

Вставил ключ в ворота. Повернул. Тотчас пропела труба, распахнулись двери. В дверях появился принц. Встал на одно колено, протягивая дамам цветок. Цветок – колокольчик, зазвенел раз, другой, а потом ещё, и ещё, но тише, тише.

– Прелесть! – сказала Екатерина Афанасьевна. – А у меня тоже есть подарок.

И принесла из своей спальни серенькую книжицу «Вестника Европы».

– Здесь «Элегия» твоего друга Тургенева.

Жуковский открыл заложенное место.

– Андрей! – поцеловал страницу. – Так вот являются в мир великие поэты!

Посмотрел счастливыми глазами на девочек. Маша, склоня головку, разглядывала литографию прекрасноокой жирафы, а Саша дула в глиняные свистульки. Во все по очереди.

– Васенька, что ты наделал! – зажала уши Екатерина Афанасьевна. – Александра, ты меня оглушила.

Василий Андреевич поднял над головою папку с литографиями.

– Предлагаю состязание! – Девочки радостно воззрились на своего любимца. – Берем по листку, никому не показывая, смотрим, изображаем, что там, на картинке, а все отгадывают, кто сей зверь.

– Чур, первая!

Саша схватила листок, затворилась в спальне.

Ее зверек бегал по комнате и облизывался, бегал и облизывался.

– Угадали?

– Кот, сожравший масло! – сказала Екатерина Афанасьевна.

– Волк, – предположила Маша.

– Лиса!

– Лиса! Лиса! – закричала Саша. – Жуковский, миленький, ты угадал!

– Лиса? – Василий Андреевич поднялся с дивана и так прошел по гостиной, так зыркнул на глиняного петуха, так ему улыбнулся, что Екатерина Афанасьевна захлопала в ладоши.

Маша, не заглядывая в лист, встала на одну ногу, а руки поставила коромыслом.

– Цапля! – сказала Саша. – Но вообще-то чучело.

– Василий Андреевич, изобрази нам цаплю! – попросила Екатерина Афанасьевна. И ахнула: – Копия!

Девочки от восторга чуть было не уронили стоявшую на одной ноге цаплю.

– Наш Жуковский! Наш Жуковский! – кричали они друг перед дружкой, позабывши все уроки французского воспитания.

Мир с Васьковой горы

Матушка Елизавета Дементьевна проснулась раньше своего ненаглядного жаворонка. Ожидая его, собирала букет в цветнике под окнами господского дома.

Взяла сына под руку, повела к часовне, к усыпальнице семейства Буниных.

Часовенка была открыта. Перед иконою Спаса горела лампадка.